Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 64
Со временем, как говорят знающие люди, у меня определили врожденный абсолютный слух, который дается свыше далеко не каждому ребенку. Чаще всего слух бывает приобретенный. Если при врожденном абсолютном слухе начать заниматься музыкой, то можно добиться больших успехов в музыкальном искусстве. Друзья и знакомые советовали моим родителям направить меня учиться музыке в Ленинградский институт культуры им. Н. К. Крупской, где имелся класс для одаренных детей. Туда принимали с семилетнего возраста. В августе 1941 года мне как раз исполнялось семь лет, и мне было объявлено, что летом мы поедем туда поступать. 22 июня 1941 года началась Великая Отечественная война, которая поломала судьбы миллионам людей. И вместо института культуры пришлось кончать университеты выживания. Говоря словами Марины Цветаевой, «из рая детского житья» пришлось сразу же окунуться в ад взрослой, суровой, беспощадной жизни. И о поступлении в институт пришлось забыть навсегда.
КАК ИЗВЕСТНО, ОДНОГО БОЖЬЕГО ДАРА НЕДОСТАТОЧНО. ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ ДОСТИЧЬ КАКИХ-ТО УСПЕХОВ, НЕОБХОДИМО УЧИТЬСЯ И СОВЕРШЕНСТВОВАТЬСЯ ВСЮ СОЗНАТЕЛЬНУЮ ЖИЗНЬ. НАЧАВШАЯСЯ ВОЙНА ОТНЯЛА НЕ ТОЛЬКО ВОЗМОЖНОСТЬ УЧИТЬСЯ, НО И УСЛОВИЯ ДЛЯ САМООБУЧЕНИЯ. Сколько я себя помню, меня все время интересовали предметы, способные издавать какие-то звуки. Будь то стаканы, кружки, тарелки, графины, когда я ударял по ним ложкой или каким-то другим предметом. Даже доски на заборе издавали отличные друг от друга звуки. При помощи всех этих так называемых музыкальных инструментов я пытался изобразить какое-то подобие мелодии, за что частенько получал различные наказания от родителей за разбитую посуду или невообразимый шум, устроенный мною при помощи колотушки и первого попавшегося под руку «музыкального инструмента». В прямом смысле с музыкальным инструментом я встретился, когда мне было около пяти лет от роду. Это была балалайка. Откуда она взялась в нашей семье, я не знаю. Я также не помню, чтобы кто-то на ней играл. Вначале я неосознанно, беспощадно бил руками по лежащей балалайке и внимательно вслушивался в звучание струн. А когда стал брать ее в руки и понял, что при зажатии части струн ладошкой в разных местах звук меняется, меня она заинтересовала окончательно. Скорей всего, мне показали, как правильно обращаться с инструментом, и за сравнительно короткий срок я уже мог извлекать звуки, похожие на какую-то мелодию. Сейчас я уже не помню, что я тогда играл и как, единственное – остались в памяти одобрительные отзывы взрослых жильцов с нашего 3-го этажа, когда я выходил поиграть в коридор, простиравшийся на всю длину дома. К сожалению, мои коридорные гастроли длились недолго. Однажды, когда я в очередной раз уселся на своем маленьком стульчике с балалайкой в руках, в коридор ворвались две партии дерущихся между собой мальчишек. Причем дрались они не на кулачки и не при помощи палок, а камнями. Получилось так, что одна партия была от меня слева, другая – справа, а я со своей балалайкой оказался между ними, на нейтральной полосе. При очередном каменном залпе, который был произведен с правой от меня стороны, один из камней не долетел до противника и угодил прямо в мою балалайку, от которой осталась одна ручка с повисшими на ней струнами.
Потеря инструмента, конечно же, огорчила, но радовало то, что голова осталась цела. При таком камнеобстреле конец мог быть гораздо печальней.
Несмотря на то, что я при помощи балалайки научился извлекать какие-то членораздельные звуки и понял, что музыку можно не только слушать, но и воспроизводить самому, особой любовью я к балалайке не проникся. Меня больше привлекали клавишные инструменты, чем струнные.
Я, помню, мог без устали, бесконечно долго, слушать и смотреть на музыканта, игравшего на баяне или гармошке. Какая-то труднообъяснимая сила словно магнитом тянула меня к этим инструментам. Помню до сих пор, с каким трепетом и волнением я брал в руки эти инструменты, когда мне разрешали подержать их на своих коленях. Помню даже их запах. Несмотря на то, что из-под гармони не были видны даже мои брови, и казалось, что она своим весом раздавит меня в лепешку, я с большим трудом пытался дотянуться до клавиш и, шевеля короткими непослушными пальцами, воображая себя настоящим музыкантом, начинал извлекать хаотичные звуки, пока мех гармони шел на разжим. Вернуть мех в обратном направлении помогали уже взрослые. Своих сил не хватало.
Выходные дни мы частенько проводили в Ленинграде. Гуляли по городу, по паркам, в зоопарке, в ЦПКиО. Заходили в магазины, где родители покупали какие-то вещи. Очень часто заходили в гости, то ли к хорошим знакомым, то ли к какой-то родне. Я так и не понял, кем они нам приходились. Помню только, что принимали они нас с большим радушием и гостеприимством. Иногда они приезжали к нам в Невдубстрой. Где находится их дом, я могу найти и сейчас: это угловой дом Лиговки и ул. Жуковского, рядом с трамвайной остановкой. Однажды мы приехали на эту остановку с матерью. Мать высадила нас с сестренкой на мостовую, а сама не успела сойти, и трамвай тронулся. Я помню, с каким криком и плачем я бежал за трамваем до самого почти Лиговского проспекта, пока вожатая, очевидно, увидев меня бегущего или услышав вопли матери, стоящей в дверях вагона, не остановила трамвай. Я настолько был привязан к родителям, что не мог находиться без них даже короткое время. Словно было предчувствие скорой их потери.
Я хорошо помню дубовую старинную дверь при входе в парадную, с огромным дубовым колесом на ней. Помню расположение комнат в их квартире. Помню, что одна комната выходила во двор, где мне под надзором взрослых разрешали постоять на подоконнике и посмотреть вниз с высоты 2-3-го этажа. Я даже до сих пор помню запах этого подоконника. ПОМНЮ, КАК НАМ С СЕСТРОЙ ПОКУПАЛИ ШОКОЛАДНОЕ ЭСКИМО, КРУГЛОЕ, НА ПАЛОЧКЕ, РАЗОГРЕВАЛИ В КРУЖКЕ ДО ПОЛУРАСПАДА И РАЗРЕШАЛИ ЕСТЬ ПРИ ПОМОЩИ ЧАЙНОЙ ЛОЖЕЧКИ. В ГОРОДЕ ЕСТЬ НЕ РАЗРЕШАЛИ ИЗ-ЗА БОЯЗНИ ПРОСТУДИТЬ ГОРЛО.
Еще помню, что хозяйку этой семьи звали Павлина. Следует сказать, что эта семья заметно отличалась от нашей укладом, поведением, культурой и образованностью. Между собой они частенько разговаривали по-французски, занимались переводом книг с французского на русский, многие вещи называли только по-французски. От них я впервые узнал, что туалет по-французски называется «клозет». Содержали служанку. Во время обеда суп разливался из фарфоровой супницы, которая обычно ставилась на краю стола. Уклад жизни напоминал жизнь состоятельных людей дореволюционного периода. Однажды летом, примерно в 1938 году, мы в очередной раз отдыхали в Ленинграде. Все было как обычно: погуляли по городу, сходили в какой-то музей, долгое время пробыли в зоопарке, где нас покатали на пони. Дали монетку слону, который брал ее прямо из рук посетителей и отдавал своему хозяину, а тот давал ему взамен какие-то овощи из стоящего рядом ведра. Послушали истошный крик, который вылетал из вагончиков «Американских гор», летавших с огромной скоростью по металлическим конструкциям на разных высотах и направлениях движения, после чего пошли по магазинам. В одном из отделов небольшого промтоварного магазина я увидел на прилавке гармонь. Родители не обратили на нее никакого внимания и после непродолжительного осмотра товаров, представленных на продажу, собирались идти дальше. Меня же эта гармонь словно приковала к месту, где я стоял. Я стоял с широко раскрытыми глазами и не мог оторвать взгляда от множества кнопок, расположенных с обеих сторон меха, от треугольничка на черном корпусе с названием фабрики, изготовившей ее. Это была фабрика «Красный партизан». Мать, взявшая меня за руку, чтобы идти дальше, не могла стронуть меня с места. Переводя взгляд с гармони на родителей, умоляющим голосом я стал просить их, чтобы они купили мне эту гармонь. Я, конечно же, не помню, сколько она стоила в то время, но точно знаю, что купить ее мог далеко не каждый, а только, как тогда говорили, зажиточный человек. Вспоминая о вещах, которые были у нас дома в то время, можно с уверенностью отнести нашу семью к числу зажиточных. Родители на первых порах даже слушать не хотели о такой дорогостоящей покупке. Напомнили мне о разбитой балалайке. Что с гармонью будет то же самое. И далее все в подобном роде. Несмотря на долгие упреки и уговоры, я твердо стоял на своем и уже не просил, а требовал купить мне гармонь, и никакими уговорами и силами не могли меня вывести из этого отдела. Всех подробностей я уже не помню, хорошо помню только то, что отец первый капитулировал, и, после короткого совещания с матерью, гармонь стала моей. В этот памятный для меня день наконец-то осуществилась моя мечта. Теперь я мог не только подержать на коленях чужую гармонь, но и попробовать поиграть на ней в любое время. В то время или я был для нее еще мал, или она была для меня велика, но когда я садился на стул и мне ставили гармонь на колени, то из-под нее торчала только моя макушка головы, по бокам высовывались руки и снизу болтались две ноги, а сам исполнитель, казалось, находился внутри инструмента. Несмотря на такие, мягко говоря, неудобства, через сравнительно непродолжительное время из-под моих пальцев стали появляться звуки, похожие то на одну мелодию, то на другую. Сейчас я уже не могу вспомнить, что я играл, но когда мне было всего пять лет от роду, моя тетушка Маруся, родная сестра моего отца, которая в то время жила у нас, приводила своих подружек к нам на танцы, и я им играл что-то такое, под которое можно было уже танцевать.
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 64
