Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 44
На заднем плане работает телевизор. По экрану разгуливает говорящая чёрная кошка. Почему по телевизору всегда говорят только кошки? Где все говорящие собаки? Пёс из мультика «Вверх» говорит, но только с помощью ошейника-переводчика. Лесси, самая знаменитая телевизионная собака, только лает. Я размышляю над этой несправедливостью, и тут хлопает задняя дверь. Очень громко и не случайно. А потом слышатся голоса.
В кухне рычит мама:
— Дэвид, ты серьёзно?…
— Что? — спрашивает Папа.
— Ты должен был дождаться меня! Я же говорила, что задержусь на работе! Я даже не увидела детей в костюмах…
— Они ещё одеты в костюмы.
— Я имею в виду — как они гуляют и просят конфеты. Я должна была пойти с вами, помнишь? Или ты просто очень вовремя забыл?
— Так нечестно. Это тыопоздала.
Мама вскидывает руки.
— Я говорила тебе, что опоздаю. Поэтому и попросила дождаться меня!
Мне не нравится, как они друг с другом разговаривают. Лёжа на диване, я неодобрительно смотрю на них. Они что, не видят, что Макс и Эммалина счастливы, а их крики всё портят? Эммалина медленно сворачивается в клубочек и кладёт голову на ковёр рядом с коробочкой изюма, а Макс прижимает колени к груди.
— Давай просто… — говорит Папа. — Давай просто сфотографируемся, хорошо? Ты же этого хочешь, да?
— Что я хочу? Да тебе плевать, что я хочу.
Но мы всё равно фотографируемся — впятером садимся у камина и улыбаемся маленькому фотоаппарату. Через несколько мгновений срабатывает вспышка, и Макс быстро говорит:
— Ладно, я пойду спать.
Мама с надеждой смотрит на него:
— Ты не хочешь ещё немного посидеть? Посмотреть со мной «Хеллоуинтаун»?
— Я… я немного устал.
— Ох, — отвечает мама. — Ладно, хорошо. Спокойной ночи, милый.
— Спокойной ночи. — Он целует Эммалину в лоб. — Эм, и тебе спокойной ночи.
Я иду вслед за Максом в спальню — как и каждый вечер. Со стен на нас смотрят плакаты с ночным небом. А ещё там большая фотография Гая Блуфорда, первого чернокожего космонавта. Он совершил четыре вылета на шаттле в начале восьмидесятых. Я знаю, потому что Макс мне об этом рассказывал; он мечтает стать космонавтом.
Свернувшись в ногах кровати, я кладу голову на лапы. Меня охватывает беспокойство. Что-то тут не так. Я слышал, что собаки умеют предчувствовать ураганы и цунами, когда те ещё во многих милях от берега. Тут что-то похожее.
Макс закрывает дверь — и тут же заливается слезами.
Он плачет?
Макс редко плачет. Только если свалится с велосипеда, или поскользнётся на льду, или…
У меня нет времени на обдумывание. Я просто реагирую: встаю, так быстро, как могу, и бегу к нему; он прижимается спиной к стене и сползает на пол. Я облизываю его лицо, уши, пальцы. Просовываю голову между его руками и кладу нос на плечо. Он дрожащими руками обнимает меня и шепчет прямо мне на ухо:
— Никогда не бросай меня, Космо. Никогда не бросай меня, хорошо?
С чего мне его бросать? Как я могу оставить Макса?
Я ещё крепче прижимаюсь к нему.
И мы сидим так ещё долго.
2
Я родился тринадцать лет назад крохотным щеночком в гараже близ Миртл-Бич, в Южной Каролине. О своей ранней жизни я мало что помню, кроме картонных коробок под лапами и визга моих братьев и сестёр, которые постоянно отпихивали меня от миски с едой.
Ещё я помню, как познакомился с Мамой и Папой. Тогда их звали Зора и Дэвид Уокеры.
Стояло бледно-голубое весеннее утро, и человек, менявший наши картонные коробки, наклонился к нашему загончику и длинным пальцем показал на мои передние лапы.
— Видите? Он косолапый. Все его сёстры отлично подойдут для выставок, а вот его я готов уступить за полцены.
Зора посмотрела на меня. У неё была круглая голова с чёрными кудрями и добрыми-добрыми глазами. Она пахла чем-то незнакомым; лишь позже я узнал, что это розмариновое мыло и яблоки.
Я лизнул ей тыльную сторону ладони — отчасти чтобы поздороваться, отчасти — чтобы узнать, какая она на вкус.
— Он такой милый, — протянула она.
— Ты точно не хочешь взять кого-нибудь из девочек? — спросил Дэвид.
Я впервые посмотрел на него и сразу понял, что он отчасти спаниель: длинный коричневый мех вокруг белого лба. С кем этого спаниеля скрестили, не знаю, но порода была явно остроносая.
— Точно, — ответила Зора.
В тот же день я уехал с ними в похожий на ранчо дом в тихом городке Северной Каролины. Я так сильно нервничал, что за четыре часа поездки меня два раза вырвало, и Зора отмывала меня в ванне тёплой водой и тем самым розмариновым мылом, шепча: «Малыш Космо, всё хорошо». И всё действительно было хорошо. В первый год я постоянно обнимался с Зорой, живот которой становился всё больше, выучил несколько команд и узнал разницу между ковром и травой (если точнее: то, где можно делать лужи, а где — нет).
Потом появился Макс.
Через три дня после родов Дэвид взял Макса на руки и лёг на пол в гостиной, прямо рядом со мной.
— Ты теперь старший брат, Космо. Готов к ответственности?
Готов ли я?
Я озадаченно понюхал маленькое личико Макса. Я наивно считал, что люди рождаются поросшими шерстью, как собаки, а потом с возрастом эта шерсть опадает. Но, не считая нескольких клочков на голове, коричневая кожа Макса была мягкой и голой.
Старший брат. Я осознал, насколько же это огромная ответственность, лишь когда Макс приоткрыл глазки; они были немного остекленевшими, и в них виднелось что-то, что я могу описать лишь как восхищение. Он был идеален. Я тут же его полюбил.
Да. Да, я готов.
Я ответил коротким, но многозначительным «гав». Дэвид взял одну из ручек Макса и разгладил спутавшуюся шерсть на моём загривке — сам он обычно так не делал. Я решил, что мы в этот момент заключили договор: я буду защищать Макса, а Дэвид за это будет меня любить. В этот момент мы по-настоящему стали семьёй.
За двенадцать лет жизни я узнал интересное слово — doggedly[1]. Оно означает «настойчиво и изо всех сил». Люди списывают это на собачье упрямство — мы отказываемся отдавать палки, которые так приятно жевать, упираемся на пороге, когда на улице дождь. Но на самом деле мы так проявляем любовь — всем сердцем, вне зависимости от обстоятельств.
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 44
