— Натусик, ну хватит реветь! Да, кое-что случилось, но это не повод раскисать. Возможно (ты слышишь, я говорю — всего лишь возможно!) мы не твои родители. Но это не значит, что мы перестали тебя любить. Ты при любых результатах тестов останешься нашей дочкой. Ты понимаешь это?
Я киваю. Я тоже так решила для себя — они всё равно мои родители. Пусть и не по крови. Но от этого почему-то не легче.
Я выхожу из дома, но иду не в университет, а в кино. Слушать лекции в таком состоянии решительно невозможно. Больничный еще не закрыт, и у меня есть законные основания не появляться на занятиях.
В кино я иду не просто так — я иду на конкретный фильм. В «Художественном» идут «Замерзшие сердца», где главную мужскую роль играет Данила Сазанов — актер, в которого я влюбилась еще в десятом классе.
Это было похоже на сумасшествие — я увидела его по телевизору в паршивом сериале и сразу поняла, что вот он — мужчина моей мечты. Влюбчивой я себя никогда не считала и не понимала подруг, с завидной регулярностью выбиравших себе кумиров из числа актеров, певцов, спортсменов. Они подписывались на инстаграммы «звезд», забрасывали их сообщениями, наивно надеясь на ответы. Мне казалось это глупым и смешным.
Но когда в моей жизни появился Данила, я ко многому стала относиться по-другому. Я тоже часами зависала на его страничках в социальных сетях, лайкала и комментировала фотографии, которые он выкладывал, и скачивала на компьютер фильмы с его участием.
В отличие от подружек, ответа от Сазанова я не ждала. Что он мог написать сопливой школьнице? Да и вообще — на сообщения фанатов наверняка отвечал не он сам, а какой-нибудь администратор. Нет, я не искала его внимания в интернете. Я хотела познакомиться с ним наяву.
Я жадно проглатывала все его интервью. Выписывала в тетрадку всё, что он говорил о женщинах, пытаясь нарисовать портрет той, которая могла бы его поразить. Однажды он обмолвился, что ему симпатичны девушки с длинными волосами, и я перестала делать короткую стрижку. Он сказал, что ему нравятся традиционные семейные ценности, в числе которых назвал и невинность невесты, и я порадовалась, что не переспала с одноклассником Степкой, который давно уже подбивал ко мне клинья. Несколько раз в неделю я занималась в тренажерном зале и в танцевальной студии (Даниле нравились стройные девушки, умеющие танцевать) и была полна решимости произвести на него неизгладимое впечатление при нашей встрече.
Действовать я хотела через конкурс красоты. Сазанов должен быть членом жюри на «Петербургской красавице». А значит, я должна туда попасть. Я уже выиграла конкурс красоты на своем инязе, оставался лишь один этап — университетский конкурс, победа на котором гарантировала участие в конкурсе городском. А там — держись, Данила Сазанов, ты увидишь девушку своей мечты.
Я устраиваюсь в середине почти пустого зала и отключаю телефон. После пяти минут рекламы начинается фильм. Сазанов, как обычно, хорош — гораздо лучше самого фильма. Даже обидно за него становится — ему бы в Голливуде сниматься.
Но в этот день даже самый гениальный фильм не смог бы отвлечь меня от невеселых мыслей. Есть ли шанс найти моих настоящих родителей? Должна ли я сменить фамилию, если мы их найдем? Всё во мне протестовало против этого.
Я всегда гордилась, что я — Закревская. Род отца был старинным, дворянским. Конечно, за годы советской власти в него влилось немало рабоче-крестьянской крови, но порода до сих пор была видна. Среди Закревских были герои отечественных и мировых войн, полководцы, министры и, конечно, врачи.
Когда я думала о «Петербургской красавице», то представляла, как выйду на сцену, и ведущий объявит «Наталья Закревская». И жюри сразу отметит мою аристократичную, благородную красоту. И Данила непременно запомнит — «Закревская».
Теперь об этом думать почему-то не хочется. И участвовать в конкурсе — тоже. И даже мысль о встрече с Данилой совсем не греет. Что я смогу ему сказать, если он захочет познакомиться поближе? Я сама не знаю, кто я такая.
Я шмыгаю носом, хотя сцена на экране почти юмористическая. Бросаю тоскливый взгляд на Сазанова, поднимаюсь и выхожу из зала.
После выхода из кинотеатра я не сразу иду домой, а еще пару часов гуляю по Невскому — чтобы мама не удивилась, почему я так рано вернулась из универа.
Пытаюсь сообразить, что я должна делать в сложившейся ситуации. Сама по себе я вряд ли что-то могу предпринять. Тут у папы гораздо больше возможностей. Он — известный врач, профессор, у него куча знакомых и друзей. Наверняка, он сможет найти в роддоме документы с данными девочек, которые родились в ту же ночь, что и я. Ведь именно с кем-то из них меня тогда перепутали.
Оказалось, что родители уже подумали о том же. Не успеваю я переступить порог квартиры, как мама спрашивает:
— Натусик, поедешь с нами в Москву? Мы собираемся поговорить с Никитой Степановичем.
Никита Степанович Закревский — родной дядя папы. Как раз в роддоме, где он был тогда главврачом, я и появилась на свет. Родители специально приехали из Петербурга в Москву, чтобы роды прошли под наблюдением самых лучших врачей. Нечего сказать, понаблюдали!
У дяди Никиты — тоже фамильный дар целительства. Он вообще оригинальный человек.
— Может быть, Наташе лучше остаться дома? — предполагает папа. — Она и так много пропустила из-за болезни.
Я фыркаю и иду собирать вещи.
— Девочки, только вы не нервничайте, ладно? — всю дорогу до столицы успокаивает нас папа, и при этом руки его, лежащие на руле, заметно дрожат.
— Я его просто затряхну, и всё, — почти спокойно сообщает мама. — Это была его идея — с московским роддомом, меня бы устроил и питерский. Помнишь, каким соловьем он тогда заливался?
Сейчас дядя Никита уже не практикующий врач. Вернее, практикующий, но в свободное от основной работы время. Он занимает важный пост в министерстве здравоохранения. Птица высокого полета.
— Да я в газеты пойду! — негодует мама. — На телевидение! Если в лучшем роддоме страны такое творится, то что тогда в остальных?
Папа дипломатично поддакивает. Он знает, что с мамой лучше не спорить.
Мы приезжаем в Москву поздним вечером. Папа предлагает остановиться в гостинице — не скандалить же с академиком на ночь глядя. Но мама повышает голос, и мы едем прямо к дяде Никите.
Как ни странно, но когда он открывает двери и видит нас, то вовсе не выглядит удивленным. Будто бы он ждал нашего приезда. Мама даже бросает на папу подозрительный взгляд — неужели, предупредил? Но тот яростно мотает головой — не виновен.
Никита Степанович приглашает нас в гостиную, и мы устраиваемся на диване, решительно отказавшись от ужина и даже от кофе.
Дядя опускается в шикарное кресло с высокой спинкой. Он начинает говорить прежде, чем мама успевает выплеснуть на него свое негодование. И то, что произносит, повергает нас в шок.
— Хорошо, что вы приехали сами. А я уже хотел вам звонить.
