Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 55
Шофер представился: Фуко, Ашиль. Но имена больше ничего не значили. Он лишь мельком увидел лицо месье Фуко, который деликатно захлопнул дверцу и, взявшись уверенными руками за разогретое рулевое колесо, повез его в Шинон на одном из старых «пежо», во множестве ползавших туда-сюда по дорогам, будто усталые июльские жуки-хрущики.
Приемный покой клиники Сен-Мишель. В прямоугольнике бланка его записали как «Сутина Шарля», настоящее имя было чересчур хлопотным, слишком часто приводило к путанице, переспросам, требовало уточнений и нудного называния по буквам. Другое дело «Шарль». Это звучало так основательно, так непреложно по-здешнему, что само имя было удостоверением личности. Ему нравилось пользоваться лукавым сокращением, которое сразу приводило на ум самое распространенное имя.
Ch. Ch. Ch.[1]
Пациент: Сутин Шарль, 50 лет, профессия: художник, artiste-peintre, сильные боли во всей подложечной области, иррадиирующие за грудину и в спину, лихорадка. Срочно! Urgence! Торопитесь!
С собой у них фальшивые документы, которые им выправил Фернан Мулен, ветеринар и мэр городка Ришелье, в Турской префектуре. У него там был знакомый чиновник, который ему задолжал. Он ненавидел оккупантов и всякий раз радовался, если мог вырвать кого-то из их лап при помощи поддельных бумажек. И вот теперь на желтой бумаге, удостоверяющей личность, непреложно значится: Сутин Шарль.
Когда он так лежит со сжатыми веками, с напряженным лицом, его можно принять за египетскую мумию.
Состояние критическое. Врач не хочет терять ни минуты, операцию нужно провести немедленно. Прямо сейчас, не откладывая до завтра. Или, может быть, они уже опоздали? Не исключено прободение желудочной стенки. Внутреннее кровотечение – это одно. Наибольшую опасность представляет то, что при перфорации в брюшную полость изливаются кислые желудочные соки. Это вызывает воспаление брюшины – перитонит, вы понимаете, мадам? – и, как следствие, смерть, если вовремя не провести лечение. Внутреннее кровотечение – не главная проблема. Но нужно принимать меры. Резекция желудка по Бильроту. Удаление двух третей с последующей ваготомией. При этом часть блуждающего нерва, ответственная за иннервацию желудка, рассекается.
При слове «рассекается» она вскрикивает. Черный крикливый ангел Сутина принимает решение, его не будут оперировать в этой провинциальной больнице. Только в Париже. В городе, где есть настоящие врачи, не чета этим шарлатанам в их крохотных больничных королевствах, которым оккупанты не оставили даже бинтов. Она ругается, она угрожает, она топает ногами.
Врач вежливо пытается ее переубедить. Стараясь быть любезным, уважительно осведомляется:
Мари-Берта Оранш? Кажется, так звали жену немецкого художника Макса Эрнста? Я, знаете ли, учился в Париже и очень увлекался сюрреалистами. Да что там – с ума сходил. Восхищался Надей, носился по улицам с книгой Бретона, бредил о седовласом револьвере… Медицина – это одно, это был долг перед отцом, а по ночам я шлялся по кафе на Монпарнасе, мечтая увидеть этих безумных зверей. У Эрнста мне нравились «Приближение половой зрелости», «Шатающаяся женщина»…
Это он сказал напрасно. Шатающуюся женщину она тут же отнесла на свой счет. По крайней мере, ему хватило такта не сказать «бывшая жена». Все ее знакомые знали, что имя Макс Эрнст при ней произносить нельзя, иначе она превращалась в фурию.
Безумие неправильного слова, неправильного имени, шатающаяся… женщина… жена… Макс Эрнст. Слово может отозваться неожиданным образом, если затронет чью-то судьбу. Или две судьбы.
Да, Ма-Бе была недалеко, повсюду слышался ее голос, который внезапно мог становиться резким и бранчливым, как ему слишком хорошо было знакомо. Голос, то отдающий приказы, то сыплющий упреками, то настаивающий на чем-то, что он не мог разобрать за стеной боли. И этот удар по столу, с усталой, но неумолимой твердостью. Ее нервы были на пределе. Постоянные переезды, необходимость прятаться, торговаться с крестьянами за полдюжины яиц, биться за хлеб. Шесть раз им пришлось менять жилье в Шампиньи. Заблокированный счет в Париже, запрет посещать столицу, изнуренный болями художник под боком. Ей хотелось поскорее разделаться со всем или уж окончательно разрушить то, что не потеряно давным-давно. Через дверь до него доносятся только ее крики и угрозы, пока он лежит в коридоре и видит бесшумно снующих туда-сюда белых призраков. Вдруг шорох, потом какой-то шепот, которого он не понимает. Какая-та фигура подходит к нему, берет за руку. Краткая вспышка.
В коридоре, где он лежит на больничной койке с колесиками, по плечи накрытый простынею, никого больше не видно. Но в его ушах звучит единственный голос.
Вот, белая простыня. Укройся. Изобрази труп. Это нужно уметь рисовать.
Где же он впервые услышал эти фразы? В Минске? В Вильне? Точно не в Париже. Кто их произнес? Кико или Крем? Воспоминание старее этого провинциального городишки на Луаре. Где он теперь? Точно не в Шиноне.
Притворись мертвым. Тогда будет легче. Так все становится легче. Ты уже мертвый, ты уже не сможешь потерять жизнь. Все растеряв, мы наполовину свободны. Ты вообще уже ничего не сможешь потерять. Так что уходишь налегке. Это нужно уметь нарисовать.
Потом вдруг тишина. Он распахивает глаза, но тут же снова зажмуривается. Открывает еще раз, словно хочет удостовериться, что не спит. В конце коридора стоит большой белый козел. Никаких сомнений. Определенно – козел, с большими, загнутыми назад крутыми рогами, удивительно длинной, почти до пола, белой бородой и пышными белыми космами, свисающими с шеи. Но как животное сюда проникло?
Он вспоминает, как однажды видел в журнале изображение азиатского винторогого козла с громадными, тесно расположенными рогами, которые буквой «V» ввинчивались в воздух. Козел смотрел с картинки умно и строго, как бог среди народа своего. Было воскресенье, художник бродил вдоль берега Сены, раскрыл журнал в лавке букиниста и внезапно был напуган козлом, который глядел прямо на него. Он быстро закрыл журнал и бросил его на стопку других.
Но это не тот. Нет, здесь, в конце пустынного коридора больницы Сен-Мишель, стоит большой, белый домашний козел, который теперь со звонким тиканьем копыт идет к лежащему на передвижной кровати художнику, ступая вначале неуверенно, потом все быстрее. Удивление затмевает все воспоминания. Что ему здесь нужно?
И вот он уже рядом с художником, левая рука которого свешивается с кровати. Белый козел потягивает носом воздух, его голова сейчас на одном уровне с головой художника. Зрачки-щелочки смотрят пациенту прямо в глаза. Без упрека. Без гнева. Шершавым, холодным языком он лижет свисающую соленую руку, которую Сутин не решается убрать. Снова открыв правый глаз, он смотрит в самый глаз козла. Он тут. Он пришел. Он белый. Этого было достаточно. Это был не сон.
Потом дверь распахивается, художник испуганно вскидывает вверх обе руки, и белый козел исчезает. Коридор снова оживает, из стены доносятся обрывки увещеваний, гневно обрубленные фразы, слоги с угрожающими интонациями.
Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 55
