Купер почувствовал, как Эшер наклоняется к нему и проводит по его лбу рукой.
– Теперь можешь открыть глаза, друг мой. Она нам не нужна, – прошептал он, окутав лежащего табачным перегаром, и Купер слегка приподнял веки. Прямо возле его лица повисла серебряная улыбающаяся маска. – Добро пожаловать в Неоглашенград, куда мертвые приходят умирать. В моем городе все старое вновь становится юным, а все юное съедается, словно сладкие желейные червячки.
Купер уставился на серые, точно у призрака, волосы Эшера, когда тот отвернулся, чтобы смахнуть что-то в установленную прямо под окном раковину. За его плечом сквозь стекло проглядывал квадратик лимонного цвета неба с повисшим в нем незнакомым бледно-зеленым солнцем. Когда Купер сел на кровати, Эшер повернулся к нему, держа в руках поднос с грудой намазанных маслом тостов и двумя исходящими паром кружками. Серая кожа незнакомца была удивительно гладкой, а глаза мерцали подобно двум свечам – в них разом плясали красный, голубой и зеленый огни. В его облике было что-то одновременно и притягательное, и отталкивающее. Он казался чем-то вроде невероятно прекрасной мумии. Какое-то странное чувство зашевелилось в сознании Купера, какой-то безымянный инстинкт, но в слова так и не оформилось.
Купер вдруг осознал, что ничего особенного не ощущает: ни паники, ни гнева, ни оторопи, ни даже отрешенности, хотя и проснулся в… ну… там, где проснулся. Никаких эмоций, разве что некая затуманенность сознания и звенящая, сбивающая с толку пустота в голове.
Увидев, что Купер пришел в себя, Эшер усмехнулся, но ничего не сказал, лишь немного наклонился и пристально посмотрел на гостя. Момент затянулся. А затем разбился.
– Что… – выпалил Купер, а потом на секунду умолк, пытаясь выбрать один-единственный вопрос среди тех, что просились на язык. – Почему солнце стало зеленым?
Последнее, что помнил Купер, – он, так и не раздевшись, рухнул в собственную постель после очередного долгого дня, полного трудов и переписки. И эти люди рядом с ним определенно не были его друзьями, а это место никак не походило на его дом, и уж совершенно точно он не стал бы обмениваться сообщениями с какими-то там пепельнокожими головорезами. В одном он был уверен: все это не сон. Слишком уж больно ему было, да и логика не поспевала за причудами воображения, как обычно бывает в ночных грезах.
– Приветствую пробужденного, – с улыбкой на лице произнес Эшер. – Выпей-ка. – Его длиннопалые ладони казались просто огромными. – Сесстри устроила тебе полный осмотр. – Он протянул Куперу кружку, и пар, поднимающийся над ней, источал ароматы жасмина и пряностей. – Если от этого тебе станет легче, я выходил из комнаты, пока она обследовала твое обнаженное тело.
Купер посмотрел на кружку в своих трясущихся руках и с трудом подавил желание швырнуть ее прямо в лицо незнакомца. В мыслях он, как всегда, выразился весьма нецензурно и, опять же, как всегда, ничего не сказал вслух. Но скривил губы, хотя и чай, и хлеб с маслом пахли просто божественно.
– Пей уже, – велел Эшер.
Жасмин и перец обожгли рот. Горячий чай, настоящий. Он помог Куперу прийти в себя и развеять туман, окутавший разум. Впервые он по-настоящему огляделся вокруг. Они сидели в комнате с незнакомыми письменами на стенах. Неподалеку на деревянном столике красовался престранный граммофон, труба которого была вырезана из огромного закрученного рога, а сам столик оказался завален книгами. Если быть более точным, книги громоздились на всякой пригодной для того поверхности. Эшер вновь протянул поднос, и на сей раз Купер с радостью принял его предложение.
– Это гостиная, – произнес Купер, прежде чем откусить тоста; вкус еды показался ему бесподобным.
– Что? Ах да! Так и есть. А меня зовут Эшер, – представился серый незнакомец, качнув головой.
Купер ответил ему взаимностью, хотя и набил рот пропитанным маслом блаженством:
– Быть может… вы расскажете… где это я?
Эшер дождался, пока Купер дожует и осушит кружку с ароматным чаем, и только затем протянул ему руку.
– Встать сможешь? Поднимемся по лестнице, и я все тебе покажу.
«Конечно же, я могу встать», – подумал Купер, прежде чем попытаться… и вновь рухнуть на софу. Он нахмурился и прихватил с подноса еще один тост, но Эшер заставил его подняться, и, сделав несколько шагов, он уже не ощущал прежней слабости.
Купер шел следом за Эшером по узкой лестнице, изгибавшейся под немыслимыми углами и поднимавшейся выше, чем казалось логичным. На очередной узенькой площадке обнаружился приставной столик с китайской вазой, из которой торчали несколько стеблей наперстянки.
– …нельзя ее обременять цветами… – пробормотал себе под нос Эшер, покачав головой.
Когда они добрались до самого верха, серый человек с некоторым благоговением во взгляде открыл растрескавшуюся дверь. Махнув пепельной рукой, он пригласил Купера пройти первым.
Когда Купер ступил на пристроенную к крыше деревянную «вдовью дорожку»[1], его сковало ледяное оцепенение. Перед ним раскинулся огромный город. И не просто город, а карикатура на… на все города разом, буйная оргия архитектурных фантазий и упадка. Здания и жилые массивы тянулись до самого горизонта, и у Купера закружилась голова от неспособности вместить в себя все это безбрежное пространство– от пронзающих небеса шпилей вдалеке и до разрушающихся, почерневших и заброшенных развалюх там, где они сейчас стояли. Куда бы он ни повернулся, повсюду взгляду открывался лишь город. Тут были и районы, где, по всей видимости, бурлила жизнь, но наблюдались и вымершие территории – целые жилые массивы, брошенные гнить в этом издевательском хаосе. То, что сейчас видел Купер, казалось просто самой идеей города, самопроизвольно проступившей в реальность и обретшей плоть.
На разной высоте над зданиями повисли облака смога, окрашивая город в цвета различных камней: дымчатого топаза, аметиста и цитрина. Ветер был удивительно теплым и приносил в своих изменчивых потоках ароматы десятков различных благовоний. Над городом разливались песни соревнующихся колоколов, прокатываясь волнами из одного края в другой и поднимая в воздух стаи потревоженных птиц.
Спорили между собой и небеса. Те бледно-желтые, что Купер недавно видел в окно, словно утекали за горизонт, следуя за своей крошечной зеленой звездой. Тем временем на востоке, на фоне голубого свода, играли в салочки тяжелые облака, а их желтое солнце, казалось, то появлялось, то вновь выпадало из бытия.
Эшер подвел совершенно ошарашенного спутника к видавшей виды подзорной трубе, закрепленной на деревянном штативе у самого края балкончика. Купер помедлил. Хочется ли ему смотреть? Хочется ли принимать реальность этого лихорадочного сновидения? И все же он наклонился к окуляру и окинул город взором, хотя его и тревожила мысль, что стоит разглядеть примерещившийся кошмар в деталях, познать его форму и суть, как ничего уже нельзя будет изменить и все это станет настоящим. А когда это произойдет, он сам бесповоротно, раз и навсегда заблудится во снах, сойдя с ума и превратившись лишь в призрак среди других призраков.
