— Я пойду, — сказал. — Надо найти какое-нибудь место, чтобы спрятаться, здесь мы совсем замерзнем, впереди ночь.
— Не надо, — сказал Алик, — не видишь, что делается! Скатишься в пропасть, и делу конец. За нами придут.
— Сейчас сюда никто не сумеет пройти. Вы подождите меня, только никуда не отходите от этого места. — Он повернулся и, цепляясь за кустарник, полусогнувшись, пошел вперед.
Я очень хотел пойти с ним, ничего в жизни мне так не хотелось, но, когда я на секунду, на одну только секунду, отпустил ветви, за которые держался, мне стало так страшно, что я сразу еще сильнее вцепился в них.
— Сабир! — вдруг закричал изо всех сил Алик. — Сабир!
Но тот его не слышал, хотя отошел от нас всего метров на десять.
— Я иду с тобой. Подожди!
Я знал, что, если бы пошел с ними, они бы простили мне все и никогда бы уже меня не презирали, но я не мог отпустить куст ежевики!
Мы с Камкой прижались друг к другу, мы уже не сидели, а легли на землю, подложив под себя рюкзаки, но все равно было очень холодно, мы совсем закоченели. И вдруг я увидел, что она плачет, сперва я подумал, что это снег растаял у нее на лице, а потом услышал, как она всхлипывает. Мне стало ее очень жалко, но я не знал, как ей помочь.
— Не бойся, — сказал я. — Вот увидишь, все как-нибудь обойдется. Может быть, этот проклятый ветер сейчас прекратится!
— Они, наверное, заблудились, — теперь она уже плакала в голос.
— Здесь нельзя заблудиться, — сказал я. — Налево гора, на нее, даже если захочешь, не заберешься, а направо пропасть.
Я как вспомнил о пропасти, мне сразу нехорошо стало. Мы больше не разговаривали. Просто лежали и постепенно замерзали.
Кажется, я задремал, потому что не сразу понял, что происходит, когда Сабир потянул меня за плечо.
— Здесь недалеко, — прокричал он мне на ухо, — расщелина, поместимся все как-нибудь! Идите за мной!
— А где Алик? — спросила Кама.
— Он там стоит, чтобы мы не прошли мимо. Мы на нее случайно наткнулись, она совсем незаметная. Рюкзаки не забудьте. Алика рюкзак я возьму.
Мы шли по скользкому склону, хватаясь за кустарник, когда он попадался, а там, где его не было, просто ползли. Мне казалось, что конца этому не будет, что Сабир забыл, где эта расщелина, и мы так и будем ползти до самого перевала, когда наконец увидел Алика. Он стоял у отвесной, как стена, треснувшей посередине скалы. Здесь ветер дул не так сильно.
— Пришли, — сказал Сабир.
— А где же расщелина? — спросила Кама.
— Вот же! — Алик показал на узенькую щель в скале. — Лезьте. Хотите, я первый. — Он боком протиснулся в нее. — Идите, она глубокая, всем места хватит.
Что бы мы делали без Сабира? В этой расщелине, хоть она совсем и узкая и нельзя было даже сесть, можно было только стоять боком — спиной упираешься в скалу и носом тоже, — было не холодно, даже тепло, и самое главное — не дул тот проклятый ветер. А воздух в этой расщелине пах землей, не просто землей, а свежей, сырой землей, так она пахнет, когда начинаешь копать ее, чтобы посадить дерево. Я этот запах очень люблю, я его каждую весну вспоминаю, когда в школьном саду сажают деревья. Странно только, что здесь так пахнет.
— Ты спишь, Кама? — спросил Сабир.
— Нет.
— А чего молчишь?
— Думаю, — сказала Камка. — Почему это мы сидим в темноте, когда у нас есть фонарики?
В темноте гораздо лучше было. Наверх направишь луч или перед собой — ничего хорошего, везде стены с зазубринами, и больше ничего. В сторону выхода — снег как бешеный крутится. Направо — чернота непробиваемая, видно, эта щель глубоко идет в глубь горы.
— Интересно, что там дальше? — сказал Алик.
Зря он так сказал, я сразу это почувствовал.
— Если интересно, пойди посмотри, — сказал Сабир.
— Иду. — Алик пошел правым боком вперед, держа в вытянутой руке фонарь.
— Я тоже иду, — сказал Сабир. — Только не торопись, смотри под ноги, а то вдруг очутишься в яме. Пропусти меня. — Это он мне говорит.
Интересно, как это я его пропущу? Был бы он величиной с кролика или курицу — пожалуйста, а он ведь не кролик и не курица. Допустим, он мимо меня как-нибудь протиснется, а дальше же Кама стоит, которая гораздо полнее меня.
— Давайте выйдем все втроем наружу, — сказал Сабир, — а потом я первый зайду и пойду за Аликом. Может быть, эта расщелина дальше расширяется, а то до утра стоять придется.
— Алик же пошел, — напомнил я ему. — Он и скажет, расширяется или нет.
— Лучше заткнись, — сказал Сабир. — Отогрелся, что ли? Раньше тебя что-то совсем слышно не было. А тут вдруг зачирикал.
Вот он же знает, что Кама все это слышит, а ему все равно, или он даже нарочно меня при ней унижает.
— Никуда я отсюда не выйду, — сказала Камка, — у меня, может быть, уже воспаление легких.
— Я же сказал — на минутку, — буркнул Сабир, с Камой он всегда разговаривал очень вежливо. Он ни с кем больше так не разговаривает. И все время старается сделать ей что-нибудь приятное, каждому дураку ясно, что он в нее влюбился. — Хорошо бы найти местечко пошире, чем это. На ногах мы долго не выдержим.
— Если оно есть, Алик найдет, — объявила Камка.
— Как же, найдет Алик, — еле слышно проворчал Сабир.
Я понял, что Сабир согласится еще десять дней простоять на ногах, лишь бы Алик без него не нашел чего-нибудь хорошего.
Вдруг я почувствовал, как Сабир меня хватает за ноги.
Это он, значит, решил, что там, где мои ноги, можно будет протиснуться. Значит, не сгибаясь, он боком наклонился, как оловянный солдатик, и лег на землю.
Протиснулся. Я-то молчу. Пожалуйста, мне не жалко. Мне вот только интересно, будет ли молчать Камка, когда он ее за ноги хватать начнет без предупреждения в темноте. Я, например, после одного случая с девчонками очень осторожно веду себя. Я шел из школы с Марьям, дочерью дяди Васифа, они недалеко от нас живут, и разговаривал. А потом решил показать ей один фокус. Это очень хороший фокус, всем он очень нравится, сперва, конечно, человек слегка пугается, зато потом ему сразу становится приятно. Значит, идем с Марьям и разговариваем о разных вещах. Она на три года старше меня и очень здоровая, потому что круглый год ходит на корт на площади Азнефть заниматься теннисом. Я бы тоже ходил, но меня не приняли из-за близорукости. Плаванием, говорят, пожалуйста. Дошли до ворот Вовки Гамрекели, а все знают, что в этом дворе живет злющий-презлющий пес, его даже сам Вовка Гамрик боится, хоть всю жизнь в этом доме прожил. Марьям, как мы дошли до этих ворот, сошла с тротуара и пошла по обочине. Я ее пропустил на полшага вперед и показал ей этот фокус. Он очень простой: надо зарычать и одновременно схватить человека за ногу. Такое впечатление, что тебя собака за ногу ухватила. Я его до Марьям раз десять показывал — всем нравилось. Знал бы я, что из этого в одиннадцатый раз получится, я бы так и остановился на десятом. Я зарычал изо всех сил и цапнул ее самыми кончиками пальцев за ногу, за икру. А она взяла и немедленно раскричалась, разревелась посреди улицы. Вот это был фокус! Хорошо что Гамрика мать, выходя из дома, нас увидела и отвела ее к себе. А с Марьям мы до сих пор не здороваемся. Я первое время здоровался, а потом перестал, не хочет отвечать — не надо…
