Дантон снова потер руки.
– Ну так и быть. Я подумаю над вашим предложением.
– И все так же будете работать на два фронта?
– Что вы, мадам, – холодно отрезал он. – Я работаю по одну сторону баррикад. Я патриот и революционер. Вам я только помогаю, как могу. Во-первых, потому, что получаю при этом деньги, во-вторых, мне жаль вас, а в-третьих, помощь, которую я вам оказываю, не наносит никакого вреда моим кордельерам…
Он многозначительно посмотрел на меня.
– Ну?
Я протянула ему сверток.
– Здесь девять тысяч ливров.
– Только-то?
– Господин Дантон, не преувеличивайте значения той услуги, которую собираетесь нам оказать.
– Гм, такое объяснение мне не очень-то по вкусу.
– Королевский двор стал нынче беден – это объяснение вам больше нравится? Получайте его.
Он взвесил в руке сверток.
– Я буду думать, мадам. Это единственное, что я могу вам пообещать.
Я приказала Жаку остановиться. Дантон распахнул дверцу, уже наполовину вылез из кареты, но внезапно обернулся.
– Что, черт возьми, вас заставляет во все это ввязываться? Несколько ошеломленная этим вопросом, я не сразу ответила. Дантон резко продолжил:
– Такая хорошенькая женщина!.. Неужто вы не нашли себе более подходящего занятия? Старый порядок идет к концу, это каждому ясно, и всех, кто его защищает, ждет только виселица!
– Господин Дантон, – сказала я как можно сдержаннее, – я служила королеве в прежние времена, когда она имела власть. Как вы думаете, могу ли я оставить ее сейчас, когда она так нуждается в помощи? Ее величество всегда была добра ко мне. Надеюсь, вы понимаете, что мною движет.
– Глупость вами движет, вот что.
Он нервно сжал мою руку в своей, так неловко, что я почти вскрикнула от боли.
– Прощайте, мадам д'Энен де Сен-Клер.
Итак, он узнал меня. В сущности, в этом не было ничего ужасного. Я некоторое время наблюдала, как он удаляется, потом дала кучеру знак ехать.
На улице было так темно, что я долго не могла разобрать, в какой части Парижа нахожусь. И лишь когда карета выехала из-под мрачной тени каменных стен, я поняла, что мы были у Серебряной башни Консьержери, и снова обрела ориентацию.
Задачу свою я выполнила полностью и могла спокойно ехать в Тюильри. Правда, было уже поздно. Я чувствовала себя уставшей. Поразмыслив, я приказала Жаку отправляться домой, в особняк на площади Карусель.
2
В доме не спали. Это я поняла, едва взглянув на окна, – они были ярко освещены. Это не слишком меня обрадовало. Значит, меня ждут, значит, придется объясняться…
Из сумочки, которую носила у пояса, я достала маленькую граненую бутылку. Громко чмокнула откупоренная пробка. Я сделала пять или шесть глубоких глотков. Крепкий коньяк обжег горло, я поперхнулась, на глазах выступили слезы. Черт бы побрал Франсуа – это из-за него я должна устраивать эти вечные мистификации и притворяться пьяной…
Дрожащими руками я поспешно отбросила капюшон, стащила шляпу, вынула из прически шпильки, и встрепанные волосы упали на плечи. Вид у меня теперь, вероятно, был далеко не изящный. Я даже попыталась размазать по лицу краску, чтобы выглядеть еще чуть-чуть пострашнее.
Теперь я могла выйти из экипажа.
– А знаешь, Жак, – проговорила я нерешительно, – пожалуй, ты неплохо придумал насчет Пале-Рояль.
«Да, совсем неплохо. Я могла там и пить, и играть».
Опустив голову, как пьяная, – ибо я подозревала, что за мной могут наблюдать из окна, – я направилась к парадному входу. Маргарита, дежурившая у двери, уставилась на меня так, что мне даже стало не по себе.
– Что же это за вид, мадам?
– А что такое? – спросила я вызывающе.
– Что стало с вашим платьем, можно узнать? А что это у вас на голове такое? Где вы бродили?
Она наклонилась ко мне и тут же отшатнулась.
– Да вы вроде в обнимку с винной бочкой сидели! Мне стало ужасно досадно, что Маргарита стоит и донимает меня, устраивает настоящий допрос, между тем как мне, возможно, предстоит сейчас допрос совсем иного рода, и я решила круто оборвать этот разговор.
– Ну-ка, посторонись, – сказала я очень холодно и очень надменно. – Уж кому-кому, а своей горничной я не стану давать объяснений!
Отстранив Маргариту, я почти на цыпочках быстро пошла к лестнице, надеясь проскользнуть незамеченной. Уже на третьей ступеньке меня остановил громкий окрик. Я неохотно обернулась.
Это был Франсуа. Он смотрел на меня мрачным взглядом. Тяжело вздохнув, я повернулась лицом к нему, ожидая, что же он скажет.
– Вид у вас не слишком хорош, – произнес он.
Я сразу вспыхнула. Честно говоря, мнение Франсуа о моей внешности уже давно не имело для меня значения, но я… я не признавала за ним права меня оценивать!
– Кажется, мой вид уже давно вас не интересовал. По крайней мере, далеко не так, как Собрание.
– Нам нужно поговорить.
Не оставляя мне возможности возразить, он сильной рукой обвил мою талию и заставил спуститься с лестницы. Я хотела было протестовать, но потом передумала. Следовало ожидать, что когда-нибудь Франсуа все это надоест.
Я устало села на кушетку в гостиной. День сегодня выдался тяжелый, дворец Тюильри я исходила вдоль и поперек. До сих пор у меня перед глазами мелькали росписи и позолота его галерей. А еще эта тряска в карете, разговор с Дантоном…
– Вы выбрали далеко не лучшее время для разговора, – сказала я, чтобы он уяснил это прежде всего.
Он налил в стакан воды и поднес его к моим губам. Я отвернулась.
– Пейте! Вам надо прийти в себя. Вы же пьяны.
– Да, я пила коньяк. Но я не пьяна. По крайней мере, не настолько, как бываете вы, адмирал.
При любом разговоре с Франсуа меня словно несло – так подмывало устроить ссору. Я нарочно назвала его адмиралом, чтобы задеть его. Не отвечая, он еще ближе поднес к моим губам стакан, и я поняла, что он не отстанет. Чтобы покончить с этим, я стала пить, но он сам контролировал наклон стакана, контролировал неловко, так, что я почти захлебывалась и вода потекла по моему подбородку. Само собой разумеется, я восприняла это как новое издевательство и рассерженно вырвалась, выбив у него из рук стакан.
– Прекратите это! В конце концов, я в своем доме, а не в вашем, так что нечего мне приказывать.
– Вы целыми днями не вспоминаете, где ваш дом. Что вы делали сегодня? Почему явились так поздно?
Я снова села на кушетку, уяснив, что больше приставать ко мне со стаканом он не будет.
