Книга Лощина - Агата Кристи

Генриетта Савернейк скатала между ладонями маленький шарикиз глины, вытянула его и уверенным жестом положила на статуэтку девушки,которую лепила. Работая, она рассеянно, одним ухом слушала признания натурщицы,которая рассказывала довольно обыденным голосом:

— Я убеждена, мисс Савернейк, что я была права. «Так воткакие у вас намерения», — сказала я ему. Я считаю, мисс Савернейк, что девушкасама должна заставить себя уважать. «Я не привыкла, чтобы мне говорили такиевещи, и ваши мысли мне кажутся неприятными. Может быть, вам это не понравится,но есть вещи, которые нельзя допускать», — вы согласны с этим, мисс Савернейк?

— Абсолютно, мисс Саундерс.

Генриетта произнесла свою реплику с таким убеждением вголосе, что натурщица и не подумала о том, что ее слушают вполуха.

— Я не знаю почему, мисс Савернейк, но со мной всегдаслучаются такого рода истории, и я вас уверяю, что я сама тут ни при чем!Мужчины такие волокиты, правда?

— О, ужасные!

Генриетта, прищурившись, рассматривала свою работу. «Здесь,— думала она, — эти два плана скоро соединятся, прекрасно!.. А вот угол челюсти— не тот! Это нужно сломать и начать заново».

Громко, теплым и сочувствующим голосом она добавила:

— Вы находились в неимоверно трудном положении!

— Я полагаю, мисс Савернейк, что ревность — это низкое ижалкое чувство, — продолжала Дорис Саундерс. — Это одна из форм зависти,возникающая потому, что вы моложе и красивее.

— Это достаточно очевидно!

Генриетта, целиком сосредоточенная на челюсти, которую онапеределывала, ответила, почти не думая. В течение многих лет она научиласьделить свой мозг на практически непроницаемые отсеки. Она могла играть в бридж,поддерживать беседу или писать письмо, и эти занятия полностью ее не поглощали.В настоящее время она думала только о лице статуи — лице Навсикаи, котороерождалось под ее пальцами, и болтовня, бившая ключом из красивого, почтидетского, ротика Дорис Саундерс, ей не надоедала. В нужный момент она безусилия произносила несколько слов, которых от нее ждали, и монолог Дорисвозобновлялся. Она привыкла к натурщицам, любившим поговорить. Некоторыепрофессиональные натурщицы молчаливы, другие же, смиряясь со своей вынужденнойнеподвижностью, компенсировали ее долгими откровенными разговорами. Генриеттаделала вид, что слушает, отвечает, но мысли ее были далеко. «Эта малышкадовольно обыкновенная, даже просто заурядная, — думала она, — но у нееочаровательные глаза. Пусть поговорит, пока я занята ими, это мне не мешаетНужно только, чтобы она замолчала, когда мы перейдем ко рту. Губы у нее —нежного очертания, к сожалению, из них выходят только примитивные маленькиеистории кокетливой женщины».

А Дорис между тем продолжала:

— Мадам, сказала я ей, я не вижу и не понимаю, почему вашмуж не может сделать мне маленький подарок, если это доставляет емуудовольствие, и я считаю, что это не должно позволять вам делать подобныенамеки… Это был очень красивый браслет, мисс Савернейк, действительновосхитительное украшение. Покупая его, он сделал глупость, но в то же время этобыло очень мило с его стороны, и зачем мне было лишать себя этого?

— Действительно, зачем? — откликнулась Генриетта.

— Заметьте, между нами ничего не было, и никто нас ни в чемупрекнуть не может.

— Я в этом абсолютно уверена!

Работа продвигалась. В следующие полчаса Генриетта работалас одержимостью. Пятна глины пачкали лоб, по которому случалось проводитьнетерпеливой рукой. Глаза блестели. Вот оно… Схвачено… Через несколько часовона выйдет из этого кошмара, в котором жила почти десять дней…

Навсикая! Она сама чувствовала себя Навсикаей, утром онавставала с Навсикаей, завтракала с ней, Навсикая не покидала ее ни на минуту.Нервная, чрезмерно возбужденная, Генриетта не в состоянии была стоять на месте.Она бродила по улицам, неотступно преследуемая этим слепым и великолепнымлицом, которое она смутно угадывала, но черты которого ясно увидеть не могла.Многочисленные модели, даже греческого типа, не могли ее удовлетворить.

То, что она искала, что не могла найти, не позволяло ейпопытаться материализовать это лицо, которое она лишь угадывала и которое неоставит ее в покое до тех пор, пока она, наконец, не вылепит его в глине. Онастаралась различить его яснее, но оно исчезало в ней самой, и эта борьба ееизнуряла. Она очень много ходила в это время и чувствовала большую усталость.Как-то она вошла в автобус, почти машинально, даже не зная, куда едет…

И вдруг ее глаза, которые до сих пор смотрели, ничего невидя, остановились на Навсикае! Это именно она сидела напротив Женщина сдетским лицом, с очаровательным полураскрытым ртом и великолепными глазами. Этобыли глаза, которые она так долго искала: глаза восхитительно пустые, глазаслепого!

Молодая женщина встала, чтобы выйти из автобуса. Генриеттапошла за ней. Теперь она была спокойна. Тяжелая погоня закончилась. На тротуареона подошла к молодой женщине.

— Вы меня извините, что останавливаю вас на улице. Я работаюнад скульптурой, и ваше лицо как раз то, которое я ищу уже много дней.

Она была любезной и милой, она умела становиться такой,когда хотела чего-нибудь достигнуть, и Дорис Саундерс, вначале недоверчивая инемного встревоженная, в конце концов согласилась.

— Я никогда не позировала, но если речь идет только оголове.

Для приличия она поколебалась, сдержанно поинтересовалась овознаграждении за сеансы позирования.

— Разумеется, я настаиваю, чтобы вы приняли вознаграждениепо профессиональным расценкам.

Вот таким образом Навсикая обосновалась на маленьком помостев мастерской Генриетты. Предметы искусства, которые она видела вокруг себя, неприводили в восторг, но мысль, что ее очаровательные черты будут скороувековечены, радовала, и она во время сеанса открыла вторую причинуудовлетворения: удовольствие от того, что может кому-то рассказывать о себе,что кто-то кажется, слушает ее с симпатией и вниманием.