— Чего тебе не достает здесь? — не понимал дед.
— Людей! Я никогда не жила вот так!
— Эх, голубушка! Иль мало горя нахлебалась? По городу тоскуешь. А ведь он, окаянный, чуть не сгубил тебя, — обернулся в окно и ахнул:
— Глянь! Мужики идут. Кто такие? Чего им тут понадобилось? Пойду спрошу! — старик засеменил на крыльцо. Ольга подошла к окну. А вскоре к ней в дом вошли трое мужчин:
— Здорово, хозяйка! Гостей принимаешь? — сверкнул белозубой улыбкой самый молодой из них. И, оглядев Ольгу с ног до головы, добавил: — Экая красуля в такой глуши киснет!
— А вас какая беда к нам занесла, кто сами будете? — она взглянула на гостей и поймала на себе обшаривающие, жадные взгляды. В душе потеплело. «Значит, не все потеряно!» — обрадовалась баба, соскучившаяся по общенью с мужиками.
Вскоре Ольга узнала, что эти трое, как и она недавно, ищут пристанища, а значит, пришли сюда надолго. Из города их выдавили неприятности, которые могли обернуться бедой.
— Отсидеться нам нужно, в тиши, незаметно. А эта деревня самая подходящая. Тут ни власти, ни милиция не достанут, — откровенничали мужики, смекнув, что Ольге и самой появляться в городе небезопасно.
Заняв дом по соседству, обосновались в нем. И в первую же ночь белозубый Мишка пришел к Ольге не без умысла и похоти. Принес бабе в подарок золотую цепочку. А когда распили бутылку водки, расслабился. Проговорился, что промышлял воровством, не только сам, а и те, что с ним пришли.
Ольге было наплевать. Среди ее клиентов в городе случались всякие. И воры… Они, кстати, платили лучше остальных. Были ласковыми, непритязательными в постели. Не скупились на угощенье и подарки, не били ее. И Ольга быстро уступила Мишке. Другие заглядывались на бабу, но не решались сблизиться.
Бабе нравилось жить вот так — одной быть в центре внимания, вне сравнений. А тут судьба будто услышала. Исчезнувший всего на один день Мишка привел из города еще десяток своих. Те тоже заняли пустующие дома. Временами некоторые из мужиков исчезали ненадолго, но всегда вновь возвращались. Следом за ними в деревню потянулись бомжи. Последние, спасаясь от лютых холодов, подолгу отлеживались, согревая в тепле тело и душу. Они ни к кому не лезли на глаза, держались обособленно, понимая, что и эта деревня для них лишь временное пристанище.
Дед Федот, застав у Ольги Мишку, перестал навещать бабу, интересоваться ее жизнью. Ушел, качая головой, в глазах немой упрек застыл, больной, невысказанный. «А и что толку говорить с бабой, какая живет и думает не головой, а тем, что меж ног», — решил старик.
Он теперь завел дружбу с бомжами. Эти были понятны, их он жалел. Да и бездомные не обижали деда. То дров ему нарубят, то снег откинут от крыльца, наносят воды в баньку. А потом до ночи сидят у Федота, пьют чай, разговаривают.
Среди бомжей не было женщин. А мужики даже не замечали Ольгу. Она тоже не искала ни повода, ни случая познакомиться с ними. Не видела смысла. Ей хватало воров. Эти не давали скучать бабе, не оставляли в одиночестве. И Ольга цвела. У нее никогда в жизни не было столько постоянных хахалей. Она купалась в их внимании, комплиментах и подарках, никогда не интересуясь, откуда они берутся.
Баба постепенно приоделась. К ней вернулась былая уверенность, озорство, кокетство. Она верила, что так будет всегда. Ведь вот даже Мишка, оглядев ее как-то, сказал, что с Ольгой нынче не стыдно показаться в городском кабаке. И та стала ждать, когда он выполнит свое намерение, но Мишка не спешил. Баба обиделась. Стала оставлять у себя на ночь всех желающих. На Мишку не смотрела. А тот взял да исчез… Ничего не сказал Ольге.
Лишь через три дня вернулся. Не один, с малолетними проститутками. Их Ольга не раз видела в городе. Борзые были девки. Своих хахалей отстоять умели кулаками и зубами, никому не уступали. Едва Ольга их приметила, вмиг смекнула, что пришло время ее заката. Малолетки всех мужиков приберут к рукам. Не только воров и бомжей, старика Федота не оставят на ее долю. Мишка не случайно их приволок. Знал, что делал. И теперь, выйдя на крыльцо покурить, сплетничал о ней — своей недавней зазнобе, с мужиками. Сальничал грязно, вспоминая недавние интимные подробности, над которыми смеялись не только воры, но и бомжи, и малолетки.
Ольга уловила, услышала, о чем говорит Мишка. До этой минуты она еще надеялась на примирение с ним. Но раз так… Нет!
Баба, как подметала крыльцо, так с веником и подскочила к Мишке:
— Это ты, суслячья рожа, меня поганишь? Это я лишь в престарелые блядешки гожусь? Да у меня отбою нет от хахалей! А вот ты, говно, не мужик! Там, где у путних хахалей хер имеется, у тебя окурок болтается! Им только в носу ковырять! К бабе с таким огрызком подойти стыдятся! Тебе ли меня судить, вонючий козел! — орала она в злости, ожидая поддержку от воров.
Ведь все они перебывали у нее. Каждый ночевал. Мужики смеялись. Но приструнить Мишку никто не спешил. Иные, послушав брань, ушли в дом, другие отошли к бомжам, заговорили с ними. Мишка грубо высмеял Ольгу, назвав старой лоханью, гнилой кадушкой, блядью на пенсии. Ольга не осталась в долгу. И тогда Мишка открыл двери, позвал малолеток:
— Эй! Красотки наши! А ну, вломите этой бабуле! Чтоб не лезла к вашим хахалям никогда! Отшибите у ней все, что чешется и зудит! Пусть не возникает среди мужиков и засохнет от зависти!
Малолеткам не стоило повторять дважды. Они налетели на Ольгу ураганом. Сбили, смяли, запинали, измолотили дочерна. Ольга не могла сама встать на ноги и валялась среди двора жалким мятым комом. Вся одежда на ней была изорвана в клочья. Тело в синяках и шишках ныло, но еще больше угнетало то, что ее высмеяли, унизили при всех..
Чуть отлежавшись, Ольга собралась с силами и на карачках уползла домой. В этот день она впервые за последнее время лежала в постели одна, в темноте. Даже Свечу не захотела зажечь.
Какою бесконечно длинной показалась ей ночь! Баба успела обдумать и взвесить все. Она поняла, что воры уже не придут к ней никогда, утешатся с новыми, молодыми сучонками. О ней забудут. И она снова останется ненужной никому. Разве только бомжи, выпив лишнего, могут забрести случайно. Но они не нужны ей! Кусает баба губы, превозмогая боль:
— Господи! Как дожить до утра? — Стонет в темноте, шаря кружку воды. И вдруг слышит, как скрипнула дверь. Кто-то вошел в дом.
— Ольга! Ты живая? Чего впотьмах бедуешь? Иль сил не стало свечу зажечь? Чего хнычешь, курья башка? Сама кругом виновата! Нече хороводиться со всеми подряд. Хварью всегда в узде, как собаку на цепи, держать надо! А ты что утворила? Худче сучки в кобелиной своре закрутилась. Вот и получила. Вломили тебе, чтоб помнила про бабью честь! — выговаривал ей Федот зло.
— А кто вломил? Эти суки покруче меня!
— Ништяк! Придет и их время! Бабий век короткий, как дитячий сон. Не успеешь доглядеть, старухой сделалась. А вокруг пусто, как на погосте. И ни единой родной души. То Божье наказанье за грехи да распутство. Коли не образумишься, сгинешь вовсе. Никто тебе не поможет. Сама себя с грязи выволоки — за волосы и Душу…
