Та не спеша прибрала в доме. Мысленно не раз поблагодарила хозяев за запасы угля и дров, за все, что они оставили после себя. Тут было много нужного. Тяжеленная мебель из дерева, простая посуда, постель и белье, даже запасные занавески и скатерти. А уж барахла — целый шкаф. Пусть старое, ношенное, зато много. Ольга нашла на лежанке две пары валенок и тулупчик. Примерила. Даже великоваты.
Но больше всего порадовал ее подвал. Его она не враз приметила. А когда открыла и спустилась — глазам не поверила. Банки с вареньем, грибами — стоят, тесно прижавшись друг к другу. Вот и домашняя тушенка, компоты, горошек. Внизу на полках мешки с крупой, мукой и сахаром. Целый ящик свечей. Ящик соли нашла под лестницей и опять похвалила запасливого хозяина.
Ольга никогда не жила в собственном доме. Правда, как-то еще ребенком мать отправляла ее к своей сестре в деревню. Но это было давно. Теперь ей приходилось учиться всему, вспоминать с детства забытое, постигать новое.
Вроде бы освоилась. Но порою становилось жутко от одиночества, и тогда она шла к старому Федоту. Тот учил бабу печь лепешки, доить коз, варить гороховый суп.
Однажды Ольга решила продать на трассе несколько банок варенья, чтоб заиметь хоть какие-то деньги. Но за все три часа никто из водителей не затормозил возле бабы. И, продрогнув до костей, она вернулась домой, дав себе слово не появляться на магистрали никогда.
Нет, Ольга не собиралась насовсем оставаться в этой деревне. Решила переждать здесь зиму, а по теплу вернуться в город и заняться своим прежним ремеслом путанки. «Пусть в городе все уляжется и остынет. За зиму угомонятся мои толстожопые соседки, перестанут стеречь своих мужиков, уедут на дачи. А я тут как тут. Не сдохла, не замерзла под забором. Во, какую рожу отъела! И мужики опять ко мне гужом повалят. За зиму надоест со своим бабьем кувыркаться. Свежины захотят!» — усмехнулась про себя Ольга. И нахмурилась, вспомнив, что за последнее время в городе развелось много малолетних проституток.
Десяти-двенадцатилетние девчонки промышляли в гостиницах и ресторанах, на дискотеках и на улицах. Даже на магистралях. Они пользовались большим спросом у мужиков почти всех возрастов и отбили клиентов у взрослых девок и баб. С малолетками трудно было конкурировать. Наглые, они стаей кидались в драку, изгоняя со «своих» мест всех других. Лишь пожилые мужики, боясь заразы, обходили малолеток.
Но Ольга имела клиентов в своем квартале, в доме, где все ее знали, заразы не боялись и навещали в любое время суток.
Практиковала эта баба уже давно. С того самого времени, когда ее, восемнадцатилетнюю девчонку, изнасиловал в подъезде дома сосед с пятого этажа. Она хотела подать на него в суд. Но мужик договорился с матерью, дал деньги. И родительница остановила дочь:
— Ничего не докажешь, только опозоримся на весь город. Кто нам поверит? Давай жить тихо.
Жить тихо не получилось. Ольгу стали зажимать в подъезде каждый день. Порою теснились в очередь. Совали деньги в лифчик и исчезали. Иные, уже не стыдясь, вваливались в квартиру. Угостив старуху мать рюмкой водки, открыто тискали дочь. Вскоре Ольга забеременела. От кого? Она и сама не знала. К тому времени уже любила выпить. Даже в роддом попала пьяной. Но, родив, испугалась:
— Что ж теперь делать? Как жить? Надо устраиваться на работу.
Всех женщин палаты навещали мужья. Их ждали дома. И только к Ольге никто не приходил, не интересовался здоровьем, не просил показать ребенка. Бабе было обидно и больно.
— Ну чем я хуже всех вот этих? Нет, все. Выхожу из роддома и — на работу.
Ольгу и впрямь взяли на работу — санитаркой в больницу. Зарплата была копеечной. Ее ни на что не хватало. Сама бы ладно. Но голодные мать и дочь неделями сидели на хлебе и воде. У ребенка вскоре развился рахит. Врачи в один голос сказали, что от плохого питания. И Ольга снова ударилась в загул. Теперь уже осмысленно, остервенело.
— Выпивон сама куплю! Гони деньги! — смеялась в лицо мужику-соседу. Тот, порывшись в кармане, доставал полусотку, припрятанную от жены.
— За такие лови дворнягу! Может, уломаешь! Отваливай к своей! У меня такса повыше!
Через год она приоделась. Выздоровела дочь. Перестала сутулиться мать. В квартире появилась новая мебель. А горевший до самого утра приглушенный свет и тихая музыка говорили о том, что в этой квартире не спят.
Но… Вскоре шепот да пересуды перешли в громкую брань. К Ольге среди ночи стали врываться соседки. Выволакивали из ее постели своих благоверных. Этим паскудникам царапали лица, а Ольге выдирали волосы, ставили синяки на все доступные места, грозили привлечь к ответственности за проституцию. Взъярившиеся бабы и стекла ей били, и саму не раз колотили сворой, и приводили участкового.
А однажды лопнуло их терпение и они написали заявление в горсовет. Ольга и теперь помнит, как забрали у нее дочь. Потом увезли мать. Она осталась совсем одна. И взвыла от горя. Эти люди сами столкнули ее в пропасть, сами сделали шлюхой. За что ж отняли семью? Ведь она не отнимала мужей. Они сами приходили. Да и то на время. У нее — отняли навсегда.
Ольга забыла о предупреждении соседок. И как-то вечером, накинув что полегче, выскочила в магазин. Хотела купить вина. Не тут-то было. На нее мигом налетели бабы. Чем только не били. Правда, лицо не тронули. Зато тело, все бока чуть не всмятку истоптали. Она вырвалась чудом и убежала куда глаза глядят.
Послонялась по городу, нарвалась на брань и пинки путанок, обслуживающих «свои» улицы и перекрестки, скверы и мосты. Ей пригрозили, что сбросят в реку, толкнут под колеса машины, задушат в подворотне иль в подвале. Ольга поняла: здесь она чужая. И пошла на магистраль. Но и там не повезло. Ее быстро раскусили малолетки, набросились с кулаками. Если бы не случайный водитель, прикончили б в обледенелом сугробе…
Сколько он ее провез и где выкинул, она не знала.
— Нечем платить? Выметайся! — вскоре сказал он. И, открывая дверцу, добавил зло: — Думал, сучки тебя ограбить вздумали. А ты из их кодлы. Такая же курва, как и они! Пошла вон! — и выбросил Ольгу из машины.
Каждый день, прожитый в деревне, был полит слезами. Баба жалела о корявом прошлом, боялась заглянуть в будущее. Не ждала от него ничего хорошего. Часто к ней наведывался старый Федот, убегавший из своей избы от тоски и одиночества. Ступив на порог дома Ольги, спрашивал:
— Ну, как ты тут? Привыкаешь потихоньку к нашей глуши иль нет? Спекла хлеб?
— Еще вчера! Да только опять неудачный получился. Горький. Видно, оттого, что мука лежалая. А я ее просеять и подсушить позабыла.
— Ништяк. Вот я тебе лепех принес. Ешь, покуда горячие. И слезы вытри. С чего ревешь? Живешь в доме. Голодом не маешься. Бог дал тебе время одуматься. Понять должна, зачем в свет пущена. Коли не уразумеешь, сызнова оступишься. Но встанешь ли?
— Ой, дедунчик! Да чего уже ждать в этой деревне? Одни мы с тобой тут. Аж жуть берет. Никому не нужные. Раньше у меня время вприскочку летело. А теперь я будто заживо сдохла. Живу неведомо зачем. Ровно в болоте трясинном застряла. Из какого не вылезти, — хлюпала носом Ольга.
