— Отдам за пять рублэй! — быстро произносит старик. — Уникальное издание, до наших днэй дошло всего нэсколько экземпляров…
— Нет, — решительно отвечаю я. Книга занятная, но отдавать за нее пять рублей… — Я зайду к вам через три дня. Если к тому времени появится Гиляровский, я его возьму.
Соломон Рувимович качает головой.
— Жаль, жаль… Я постараюсь найти Гиляровского, но не обэщаю.
— Всего вам доброго, — я покидаю дворик и по Астрономической поднимаюсь к университету, обгоняя вяло плетущих прохожих. Напротив главного входа на «сковородке» плавится памятник молодому Володе Ульянову. Скамейки вокруг пусты — абитуриенты уже сдали вступительные экзамены и университетский городок пуст.
Настроение мое неожиданно портится. Дурацкая фраза про мертвеца, вычитанная в альманахе, вертится в голове, жужжит назойливой мухой. По Университетской, прозванной в народе «аэродинамической трубой» за вечно дующий здесь ветер, я спускаюсь на улицу Пушкина, но прямо посредине останавливаюсь. Путь мне преграждает похоронная процессия. Открытый грузовик, гроб в еловом лапнике, десяток скорбящих, бредущих следом.
«Встретивший мертвеца к мертвецу и отправится». Прижав локтем сумку, я кидаюсь в соседний дворик, запутываюсь в каких-то сохнущих простынях, лезу через поленницу дров. Черт бы побрал этого «жучка» с его эзотерикой! Дрова у меня под ногами разъезжаются, я падаю, попадаю ногой в лужу мутной воды. Гнилостный запах обволакивает меня, плывет над двором.
— Ты что, охренел? — кричит мне из окна мрачный мужик в майке. — Куда прешь, козел?!
— Да пошел ты! — ору я ему в ответ и, проклиная теперь уже не «жучка», а казанские трущобы, хлопаю дверью проходного подъезда.
Вот и улица Пушкина. Трамвайные рельсы блестят под немилосердным солнцем как намасленные. Желто-красный вагон устало гремит железными кишками, натужно одолевая подъем. Я смотрю на номер — «пятерка»! Приходится сделать марш-бросок до остановки, но, даже зажав в руке билетик и усевшись на бугристое сидение, я все еще не могу отойти от пережитого.
Встретивший мертвеца к мертвецу и отправится…
До начала сеанса — полчаса. Торопливо ужинаю, поглядывая на часы. С минуты на минуту должна прийти Надя.
Нож выскальзывает из моих пальцев, падает на край стола, а оттуда — на пол.
— Ручкой о столешницу постучи, — советует мать, не оборачиваясь. — А то придет незваный гость.
— Почему незваный? — удивляюсь я. — Надя же должна зайти. Я тебе говорил: мы в кино собрались, на «Экипаж».
— Это если бы ты вилку уронил, — объясняет мать. — А то — нож.
Мне вспоминается фраза из альманаха «жучка»: «Суеверия есть обобщенный коллективный опыт народа, прошедший проверку временем». Я кладу нож в мойку и отправляюсь в свою комнату — пора переодеваться, времени уже половина девятого. Звонок в дверь застает меня перед открытым шкафом.
— Мам, это Надя. Открой, а то я в трусах!
Проблема выбора рубашки в жару приобретает воистину планетарные масштабы. Нейлоновую не оденешь — сразу же истечешь потом, с длинным рукавом не пойдет — будешь выглядеть дебил дебилом. Тенниска с тремя пуговками на воротнике какая-то линялая — тоже мимо. В итоге останавливаю свой выбор на цветастой футболке, сплошь покрытой надписями на разных языках «Олимпида-80». Вот, это как раз то, что нужно.
Краем уха я прислушиваюсь к происходящему в прихожей. Мать с кем-то разговаривает, но это явно не Надя. Голос глуховатый, мужской.
«Кого там принесло? А нож-то сработал, вот и не верь после этого в приметы», — я застегиваю свои парадные болгарские джинсы и выхожу из комнаты. Мать запирает дверь. На тумбочке под зеркалом лежит какой-то конверт.
— Новикову Артему Владимировичу. Тебе, — кивает мать. — Заказное, с доставкой. Я расписалась.
— Откуда? — я беру письмо, верчу его в руках, разглядывая марки с космонавтами. «Союз-Аполлон, 1975 г. Почта СССР». Года три назад я бы непременно отклеил их над паром — для коллекции.
— Обратный адрес посмотри, — говорит мать.
Я читаю вслух:
— «Москва, Ленинградский проспект, дом номер восемнадцать, квартира… Чусаева Людмила Сергеевна». Чего-то я таких не знаю…
— Чусаева Людмила… Чусаева… — бормочет мать. — Погоди-ка! А это не жена ли Николая Севостьяновича?
— Какого еще… — ворчу я, вскрывая письмо, и вспоминаю: точно, есть у нас в Москве родственники по отцу, именно что Чусаевы! И Николай Севостьянович — большая шишка, в семье его называют «дядя Коля из ЦК».
В конверте оказывается напечатанный на машинке лист бумаги.
— Читай! — требует мать.
— «Здравствуйте, уважаемый Артем…»
Мое имя вписано в пустой строчке от руки красивым, каллиграфическим почерком. Весь остальной текст печатный.
— «С прискорбием сообщаю Вам, что Ваш родственник, а мой муж, Николай Севостьянович Чусаев, 10 июня сего года скоропостижно скончался. Согласно последней воле покойного, на сороковой со дня смерти день в присутствие нотариуса и всех родственников будет оглашено завещание Николая Севостьяновича. Так как Вы входите в их число, убедительно прошу Вас прибыть в Москву не позднее 20 июля и связаться со мной по телефону 234-42-31.
С уважением, Л. С. Чусаева».
— Двадцатое — это же завтра… — растеряно говорит мать.
Это было как выстрел. Хороший, результативный выстрел. Пуля угодила точно в центр кружка диаметром в десять и четыре десятых миллиметра.
Встретивший мертвеца к мертвецу и отправится…
Глава вторая Наследство
Колеса поезда выбивают по рельсам бесконечный ритм: тадах-тадах, тадах-тадах. Вагон чуть раскачивается, на столике позвякивают в пустых стаканах ложечки. Я лежу в темноте с открытыми глазами. Спать не хочется. Я вообще плохо сплю в поездах, а сейчас, когда в голове бродят разнообразные мысли, мне не удалось бы уснуть даже дома.
В кино мы с Надей, конечно же, не попали. Сборы были короткими — до ночного поезда оставалось полтора часа. Пока мать на кухне вздыхала и резала мне в дорогу бутерброды, я в прихожей объяснялся с Надей. Девушка завороженно смотрела на свое отражение в зеркале и все повторяла:
— Завещание, наследство… Как в романах Дюма!
Надю я знаю, что называется, всю жизнь. Мы живем в одном подъезде, она на пятом этаже, я — на третьем. В детстве ходили в одну школу, гуляли в одном дворе, но до прошлого года практически не общались. Надя была на два года младше и я ее просто-напросто не замечал. Не замечал до тех пор, пока она не выросла в красивую, стройную девушку с длинными пепельными волосами.
Помню наш первый разговор:
Я (как можно равнодушнее): «Привет! Че седня делаешь?»