при известных условиях. Физика низких температур была ему давно известна.
Сейчас они навалятся, и последняя преграда рассыплется в стеклянные осколки.
Липунов оглянулся. Будем помирать с музыкой, решил он.
Доктор-курьер, учёный-неудачник, Дед Мороз на общественных началах, пробежался вдоль стен, изучая датчики — один был для него сейчас главный. Водомер на трубе с кипятком, той трубе, что угрожающе нависала над ним только что.
Липунов ещё раз подивился общности механизмов, придуманных человеком — что жидкая вода, что Жидкое Время, всё едино. Трогая руками трубы, он не упустил возможность упрекнуть самого себя — тринадцать лет он не верил, тринадцать лет он острил и издевался над адептами теории Жидкого Времени, и вот рискует утонуть в разливе практики.
Не будь его кожа такой пергаментной, он ущипнул бы себя — да что там — пыльные барашки вентилей под пальцами прекрасно доказывали, что он не спит.
Он нашёл нужный вентиль и, подобрав с пола лом, всунул его в ржавое колесо. Лом, оружие хладобойца из дворницкой, выгнулся но упёрся в стену под нужным углом.
Вентиль подавался с трудом. Затем со скрипом провернулся быстрее, из винта выдуло тонкую струйку пара.
Теперь надо было ждать. Где не выдержат ржавые трубы — рядом с Липуновым или за дверью. Зальёт ли его самого кипятком, или достаточная порция горячей воды нарушит работу рекуператора.
При желании можно было прикинуть динамику жидкости в ржавой трубе, но всё случилось быстрее — Липунов услышал хлопок, а за ним не крик, а странный вой, будто открыли вьюшку на печной трубе и страх вместе с ужасом улетучиваются через дымоход.
— Пиздец, — сказал Липунов. — «Пиздец», повторил он, катая на языке это слово.
Он снова всунул лом в вентиль и завернул колесо в прежнее положение.
Перед тем, как отпереть дверь, он вздохнул — надо было бы перекреститься, но он всё ещё оставался атеистом.
Открывшаяся картина удивила его. В длинном коридоре было абсолютно сухо. Только кое-где валялись обрывки красной материи. Разорванная труба висела над головой, раскрыв лепестки тюльпаном.
Вздувшиеся, треснувшие корпуса насосов стояли криво.
Но рекуператора не было — он просто растворился.
Липунов недоуменно огляделся и, споткнувшись, засеменил к выходу.
Чуть дальше было холоднее, но ни одного новогоднего упыря всё равно не нашлось — лишь рваные синие и красные шубы лежали повсюду.
Липунов, не выбирая дороги, поднялся по лестнице, прошёл коридором, снова поднялся, спустился и вдруг, открыв дверь, выскочил в уличный переход. Рядом шумел народ, хлопали двери метро, визжала бездомная собака, с которой играл нищий.
Он начал медленно подниматься на волю. «Почему он исчез, интересно, почему? Это не физично, это могло быть, только если предел…» — но тут он оборвал себя. Это можно было додумать и дома. Это можно было додумывать ещё несколько тягучих и пустых, отпущенных ему кем-то лет. Это бонус, приз, подарок — чистая физика низких температур.
Но тут он остановился.
Прямо перед ним, на площади стояли Дед Мороз со Снегурочкой. На мгновение Липунов замер — Дед Мороз держал в руках косу. Это была Смерть, а не Дед Мороз. Но тут ветер вдруг утих, и Липунову стало понятно, что это всего лишь серебристая кисея на самодельном посохе — вот она опала, и мир вернул себе прежний смысл.
Липунова окружал ночной слякотный город. Автомобиль обдал его веером тёмных брызг, толкнула женщина с ворохом праздничных коробок. Что-то беззвучно крикнул продавец жареных кур, широко открывая гнилой рот. Ветер дышал сыростью и бензином. Погода менялась.
Потеплело.
И, чтобы два раза не вставать — автор ценит, когда ему указывают на ошибки и опечатки.
Извините, если кого обидел.
30 декабря 2013
Примечания
1
Виктор Банев, персонаж вставной повести «Гадкие лебеди», входящий в книгу А. и Б. Стругацких «Хромая судьба».
2
Литературное наследство. Фёдор Иванович Тютчев. Книга первая. — М.: Наука. 1988. с. 469.
3
Ши Пейпу (1938–2009) китайский певец, драматург и шпион. В 1964 году Ши познакомился с французским дипломатом Бурсико. Ему он поведал, что отец Ши хотел мальчика, и поэтому его дочь (то есть, сам Ши) притворяется мальчиком. У француза и китайца случился роман, и через год Ши объявил, что у них родился мальчик, который теперь живет в укромном месте. Понемногу Бурсико стал передавать Ши секретные документы, действуя ради спасения своего предполагаемого сына. В 1979 году француз вернулся на родину, а за ним перебрался в Париж и китаец со своим фальшивым сыном. На следствии Бурсико пытался покончить с собой, узнав о том, что его подруга — мужчина. В 1986 году Ши и Бурсико были приговорены к 6 годам тюрьмы за шпионаж. В апреле 1987 года Ши помиловали но он не вернулся в Китай, а продолжил жить в Париже и пел там в опере.
4
Ср. «Мы созданы из вещества того же, что наши сны». — Шекспир, «Буря». Перевод М. Донского. Полное собрание сочинений. — М.: Терра, 1996. С. 538 с.
5
Однажды добрый мой товарищ Каганов совратил Живой Журнал. Итак, я увидел свою ленту, полную оптимистичных сообщений «Я — лох». То есть, Каганов, и, видимо, его товарищ Янг, сделали тест, который однозначно выдавал результат «Вы — лидер» вне зависимости от ответов на вопросы — но вот беда, при постановке в ленту обрадованный человек видел заключение «Вы — лидер», а все остальные, вошедшие не под его паролем, наблюдали надпись «Я — лох». Один мой коллега объяснил, как это сделано, но это совершенно не важно. Тест прошли те, кто не вставил его в ленту, а не прошли те, кто радостно начал хвастаться. Надо отдать должное придумщикам — они могли бы написать оскорбительный текст, и пять тысяч леммингов вывесили бы его, не задумываясь. Но они написали текст очень правильный, ровно настолько унизительный, насколько нужно. И сыграл роль этого безумного трикстера, что поставил на уши целый город в рассказе Марка Твена "Человек, который совратил Гедлиберг". Весь Живой Журнал, жужжа, вывешивал свои результаты, жеманясь: «Ну, я всегда подозревал, что я не плох…» А под этим — «Я — лох, я иду на поводу у лести, обмануть меня проще, чем Буратино». Или, на манер кокетничающего Мальволио люди бормотали: «Ну, я не такой всё-таки, я скромнее… Не так уж я и велик» — а
