class="p1">– Не мог решиться, – признался я.
Она засмеялась:
– Ну как так?
Через несколько минут я уже сыпал вопросами, взахлёб её слушая и с трудом удерживаясь от того, чтобы ущипнуть себя.
Она легко переходила из довоенного времени в послевоенное, тут же возвращалась обратно, безошибочно называя имена, даты и географические наименования.
«Вот она – шолоховская память! Вот!»
Несколько раз мне казалось, что она пересказывает рассказы своей матери – но понимал: нет, это она сама видела и помнила.
Это ведь она, девятилетняя, была в «Национале», – я мысленно проговаривал дату по слогам, – в тысяча… девятьсот… тридцать… пятом… году! – и смотрела с матерью из окна на то, как отец спускается по Васильевскому спуску, неся сталинский коньяк.
Это ведь она, двенадцатилетняя, подслушала в ночи 1938 года разговор матери с Виделиным, пришедшим узнать, где Шолохов: когда отец, обманывая погоню, умчал в Москву через Сталинградскую область.
Это ведь она, взрослая уже, шестнадцатилетняя девушка, во время бомбёжки станицы Вёшенской увлекла за собой младшего брата Мишку, спасая его от погибели.
– Отец мог повысить голос на детей, накричать? – расспрашивал я.
– Нет, что вы! У нас этого не было.
– А вообще на кого-то?
– Ни на кого, нет. Отец всегда вёл себя очень спокойно. А для нас он был неопровержимый авторитет во всём. И не дай бог кто-то из детей маме что-то возразит – он тут же строго сделает замечание. Но никаких наказаний, ничего подобного.
Светлана Михайловна вдруг вспомнила, как отец сердился, если дети мешали отдыхать няням.
– У нас жила Анна Антоновна, кухарка. Она пришла к нам в 1930 году, в голод. Сама букановская. Её семью раскулачили, и она девчонкой осталась одна, потому что была в монастыре в Михайловке в это время.
– А почему она была в монастыре?
– Прислуживала там. Не монахиней была, но прислуживала. Монастырь этот закрыли, и она пришла к нам.
– Потому что знала вас?
– Она знала, что Шолохов может помочь. Больше ничего не знала. К нему тогда, в тридцатые годы, в голод, шли, потому что больше не к кому было. Вроде он всё может. Уже тогда так думали о нём…
И она появилась у нас однажды – знаете, такая рослая казачка, но очень худая, и на лице пух такой от голода. И говорит: «Помогите устроиться на работу, чтобы паёк какой-нибудь получать – я умираю от голода».
Бабушка, папина мать, Анастасия Даниловна, жила с нами. Как раз тогда Саша, мой брат, родился. Бабушке и маме трудно было управляться и с хозяйством, и с детьми. И отец говорит: оставайся и помогай бабушке, а потом посмотрим.
И так она осталась. И всю жизнь прожила у нас. Она приятная такая внешне была и вообще – статная казачка.
– Почему она не вышла замуж?
– Не захотела. Помню, приезжал какой-то тракторист из Колундаевки – свататься к ней. Она: «Ещё чего! Пусть едет обратно в Колундаевку свою!»
Светлана Михайловна заливисто смеётся, и я тоже смеюсь.
– Полная такая была – 123 кг, высокая. Хорошая была Анна Антоновна. И папина няня тоже у нас жила. Она когда-то папу нянчила, будучи ещё девчонкой: 12 или 14 лет ей было тогда.
– Она была кружилинская?
– Кружилинская. Вот и папу нянчила. А потом, когда мой брат Миша родился, папа нашёл свою старую няню и пригласил к нам. И она тоже у нас осталась жить.
Ведь как всё было заведено: мама была занята папой: то она ему перепечатывала что-то, то переписывала. Была рядом обязательно. Чтоб он мог крикнуть ей: «Марий!» – и она откликнется. Поэтому мы были предоставлены нянькам.
Папа очень беспокоился, что много людей у нас в доме постоянно, шум-гам. И он арендовал, а позже купил напротив нас маленький домик – две большие комнаты на двоих и кухня.
Анна Антоновна и няня приходили к нам утром, завтракали и обедали все вместе, а после обеда они уходили в свой домик. Суета вокруг, дети бегают, а они встают рано, им отдохнуть хочется.
И папа очень строго следил за тем, чтобы все дети завтракали за столом в одно время. И в обед – где бы мы там ни бегали и на пляже ни ныряли до умопомрачения, – чтоб явились вовремя. И вечером тоже. Не потому, что он педант такой был, а потому что: подали на стол, все вместе поели, посуду помыли, и няня с Анной Антоновной ушли. Чтобы они от нас отдыхали.
– Кто были его главные друзья?
– Самый близкий и единственный друг – это Кудашёв Вася. Остальные, можно сказать, приятели.
Первое время, когда денег не было, он и останавливался у Кудашёва, и жил у него. И Вася приезжал каждое лето, месяцами у нас жил – они с отцом охотились вместе.
Вася Кудашёв отцу верил во всём, любому его слову. Какую бы ерунду отец ни сказал – он это воспринимал совершенно серьёзно. А отец любил использовать его такую любовь беззаветную, – Светлана Михайловна снова заразительно и молодо смеётся. – Но самое интересное: Вася никогда не обижался на отца.
Пришёл как-то Василий, а у него на пальце заусенец – немножко он его отодрал и ранка образовалась. А отец же для Васи был мэтром по всем предметам – и по физике, и по химии, и по медицине.
Спрашивает: «Мишуль, посмотри, что у меня такое?»
Тот с серьёзным видом посмотрел:
– Вася, срочно иди к врачу, у тебя начинается заражение крови. Оттяпают тебе палец – как стрелять будешь на охоте?
– А к какому врачу идти?
– К Склифосовскому.
И Кудашёв поехал в больницу Склифосовского.
Возвращается в гостиницу и говорит:
– Мишуль, ну, по-всякому можно шутить, но так-то зачем?! Я зашёл туда, говорю: мне нужно к хирургу, – меня направили к хирургу. Захожу, показываю ему палец, а он мне: вы что, издеваетесь? И матом меня, матом! И выпер из кабинета…
У отца было пристрастие к людям с чудинкой.
Вот к нам, например, приезжал и подолгу жил, а иногда и зимовал у нас Валентин Иванович Ходунов. Он карлик был, при этом абсолютно нормальный, очень неглупый человек – но вот такой. А у нас же знаете как – над такими людьми все подсмеиваются.
– Откуда отец его знал?
– В семье Громославских – маминой семье – четыре дочери было. И он со всеми дочерями по очереди играл в детстве. А потом, одинокий, остался в Букановской. Ему зимой становилось совсем тоскливо – так он приедет к нам и живёт. На охоту в Казахстан едут родители – и он с ними едет…
…А так – нет. – Светлана Михайловна возвращается к вопросу о друзьях и
