Бернар Франк сам решает возобновить знакомство с Франсуазой Саган, прочтя статью в «Пари-Матч» о каникулах в Оссегоре. Желая снова издавать «Ревю Бланш», который некогда выпускал Леон Блюм, он понимает, что неплохо было бы привлечь к сотрудничеству Франсуазу. К тому же из статьи он с удивлением узнает, что они провели каникулы в двадцати километрах друг от друга. Под воздействием нахлынувших чувств, страдая от одиночества, он принялся сожалеть о том, что не навестил свою соседку. «Я немного пофантазировал, — говорит он. — В любом случае, она мне напомнила по телефону о нашей встрече на коктейле в “Деноэль”. Я ей предложил дать свои тексты, или, что было бы еще более желательно, дать согласие на сотрудничество. Она сразу же согласилась и приехала обсуждать проект ко мне на улицу Ваграм».
Как бы ни был невозмутим Бернар Франк, даже он удивлялся этой худенькой девушке, ставшей знаменитой с первой книги и водившей «ягуар». Она предложила ему спуститься посмотреть на свою машину, припаркованную около отеля. «Мы прокатились. Я ее проводил к другу, у которого в Нелли был собственный отель», — говорит Бернар. Рядом с Франсуазой, искусно и свободно управлявшей автомобилем, жизнь казалась веселой, случиться могло все, что угодно, и все, что угодно, могло уладиться. «У меня было впечатление, что она отчаянно старалась не соскучиться». Это соответствовало его собственной философии, о которой можно судить по фразе из «Кипучего века»: «Нет нужды заставлять меня признаться в том, что самое неприятное для меня — это знать из абсолютно надежного источника, что однажды меня больше не будет».
Проект обновления «Ревю Бланш» окончательно провалился из-за издателя Жан-Клода Фаскеля. «Проект был зарублен Ги Шеллером, игравшим заметную роль в “Ашетт”, который, явно чтобы утешить Саган, женился на ней два года спустя», — утверждает Бернар Франк в «Плате». Как ни была Франсуаза расстроена неудачей проекта, она могла утешаться тем, что приобрела настоящего друга и что была по-настоящему увлечена идеей участия в этом предприятии.
Сильная привязанность, которая навек связала Франсуазу Саган и Бернара Франка, расцвела на почве взаимного восхищения. Она продлилась больше четверти века, и даже теперь, когда времена изменились, их объединяет молчаливый тайный сговор. После появления «Платы» она так высказалась о человеке, который был с нею и в горе, и в радости: «Вот человек, который не уважает ничего, ни с чем не соглашается, ни перед чем не преклоняется, кроме своей страсти к литературе, образованности и приверженности к худшему. Бернар Франк — единственный писатель из тех, кого я знаю, который постоянно подвергается критическим нападкам — это забавно и жестоко одновременно. Но в каждой из его книг есть несколько персонажей, которые могли бы принести ему успех. Даже для случайных критиков он представлял собой редкое явление, которое нельзя было не признать уникальным, рассматривая его в ряду собратьев по перу»[172].
Но этот уникальный писатель, на ее взгляд, был бы очень плохим мужем. «Бернар, — говорит она, — собственник, ревнив и авторитарен». После чего Франсуаза прибавляет: «Пусть лучше мои мужья и друзья сами на нем женятся». Это было перед их разлукой, когда Бернар в конце концов женился на журналистке из «Пари-Матч» Клодине Вернье-Паллие, дочери французского посланника в Вашингтоне.
Степная крыса, зябнущий крот — образы, которые он чаще всего принимал в отношениях с Саган, городской интеллигентной мышке, нашел, против всякого ожидания, и кров, и любящее сердце. И, чтобы поддержать пламя семейного очага, развил бурную деятельность в прессе, сначала в качестве хроникера в «Матэн», затем в «Монд»[173], о котором неожиданно сказал несколько добрых слов в одном интервью[174]: «Это наша единственная газета. Жида как-то спросили, кто является самым великим поэтом Франции, на что он ответил: “Увы, Виктор Гюго”. Увы, или нет, но “Монд” — самая крупная газета Франции».
Его собеседница, журналистка и писательница Анник Желль, под конец встречи спросила: «Как бы вы охарактеризовали себя?» Ответ Бернара Франка: «Человек, который в двадцать лет счел, что нашел себя в литературе, которого безумные годы выбили из колеи, но который вновь обрел свой путь и понял, что это не имело большого значения».
Дети века
«Она в самом деле мила, эта малышка». Ее еще и отлично упаковали. Жорж Бельмон, главный редактор «Пари-Матч», пожелал видеть у себя в редакции, на улице Пьер-Шаррон, молодую незнакомку, которую к нему направила Иветта Бессис. Пресс-атташе Жюйара, упиравшей на малолетство Франсуазы, удалось заинтересовать журналиста, всегда готового ухватиться за сенсацию, особенно в области литературной жизни. Статья появилась в начале раздела «Женщины и мужчины» под названием «Роман “Здравствуй, грусть!” открыл восемнадцатилетнюю Колетт»[175]. Маленькая фотография Франсуазы за печатной машинкой была помещена рядом с текстом в тридцать четыре строки, заканчивавшимся пламенной похвалой: «Родилась исключительная романистка, быть может, новая Колетт, судя по ранней зрелости ее романа».
В 1954 году еженедельник Жана Прувоста[176] приобрел международную известность, которая поставила его почти на уровень с журналом «Лайф», его американским аналогом. Франсуаза Саган не ожидала подобной рекламы, тем более что предложение Мишеля Деона опубликовать ее интервью в журнале отвергли. Но в редакции часто действуют по настроению, и несколько позже Жорж Бельмон выпускает эту статью, а в июле Деон делает репортаж о Франсуазе и ее каникулах на баскском берегу. Сравнение с Колетт — лишь способ привлечь внимание, поскольку с литературной точки зрения они не схожи.
Но в момент выхода «Здравствуй, грусть!» пресса нуждается в ориентирах, чтобы высказать свое мнение. Кстати, нечто подобное предвидел месье Кальве, преподаватель словесности в школе «Гаттемер». Его коллега, которая вела уроки математики, высказала в радиопередаче[177] свое отношение к лучшей ученице: «Пропустите ее к доске почета, прошу, она отмечена свыше, я в этом уверена. Она станет новой Колетт».
И та и другая рано написали свои первые романы, и многими чертами (например, любовь к природе и животным, тонкий писательский дар, независимость мысли) писательницы походили друг на друга. Однако Франсуаза Саган очень далека от Колетт с ее пышным стилем, который перестает быть вычурным лишь в угоду точности. «Ее первая книга повергла критиков в недоумение и заставила их признать, что ее выгодно отличает родство с автором “Клодины”, — замечает Жорж Гурдэн[178]. — Однако ничего подобного нет… В противоположность Колетт, она не распахивает ставни в спальне, где дремлют, обнявшись, любовники, чтобы впустить в комнату солнечный свет, ветер, ароматы сада, запахи соседнего леса».
