— Неужели ты по-прежнему сходишь с ума по Элвису?
— Ага, схожу. — Мэри села прямо, положила руки на колени и похвасталась: — А Паоло загрузил мне в телефон все его песни!
Анджелина открыла рот, но говорить передумала и снова его закрыла.
А Мэри, краем глаза наблюдая за ней, в очередной раз отметила, что возраст уже коснулся и ее девочки: появилось много новых морщин и возле рта, и в уголках глаз. Этих морщин Мэри не помнила. И светло-каштановые волосы Анджелины, по-прежнему длинные, ниже плеч, показались матери более жидкими, чем прежде. И джинсы на ней сидели уж больно в обтяжку, только что не лопались! На них Мэри сразу обратила внимание.
— Понимаешь, детка, — сказала Мэри, слегка махнув рукой в сторону моря, — мне очень нравится, что в Италии люди живут более открыто. Вот, например, эта распахнутая дверь, это открытое окно…
— Мне холодно, — прервала ее Анджелина.
— Вот, возьми-ка. — И Мэри подала ей шаль, которую всегда носила с собой. — Хорошенько ее разверни, — посоветовала она, — и тогда ее вполне хватит, чтобы закутать твои худенькие плечики.
Младшая дочка так и поступила.
— Расскажи мне, как ты живешь, — попросила Мэри. — Мне интересна любая, даже самая чепуховая мелочь, какая тебе вспомнится.
Анджелина порылась в своей голубой сумочке из соломки, извлекла оттуда мобильник и положила его между ними на стол.
— Ну, например, мы с близнецами посетили ярмарку ремесел, и ты не поверишь, что мы приобрели. Погоди, по-моему, у меня фото сохранилось. — Мэри вместе со стулом придвинулась поближе и пристально вгляделась в телефон. На экране был хорошенький розовый свитер, который кто-то из близнецов купил Тамми на день рождения.
— Еще расскажи что-нибудь, — попросила Мэри, чувствуя, как разрастается ее желание, становясь огромным, как небо. Покажи мне, покажи мне все! — кричало ее сердце. — Покажи мне все свои фотографии, — сказала она. Анджелина, прищурившись, заглянула в телефон и сообщила:
— Но у меня здесь шестьсот тридцать два снимка.
— Вот и покажи все! — И Мэри, лучезарно улыбаясь, посмотрела на младшую дочь.
— Только не плакать, — предупредила Анджелина.
— Ни слезинки не пророню.
— Хорошо. Одна слезинка — и просмотр тут же прекращается.
— О господи! — вздохнула Мэри, думая: и кто только эту девочку воспитывал?
* * *
Когда они пешком возвращались в caseggiato[7], солнце зашло за облако, отчего свет вокруг драматичным образом переменился. День сразу стал казаться осенним, хотя с этим и спорили пальмы и яркие стены домов. Эту неожиданную мрачность почувствовала даже Мэри, хотя она, по всей видимости, должна была бы давно привыкнуть к подобным мгновенным переменам. Но сейчас Мэри пребывала в расстроенных чувствах. Она испытывала сильнейшую растерянность, рассмотрев в телефоне дочери все фотографии и убедившись, что жизнь в Иллинойсе прекрасно продолжается и без нее.
— Мне на днях вспомнились эти «хорошенькие девушки Найсли», — сказала она. — Вообще-то, наверное, я наш клуб вспоминала и танцы, которые там бывали.
— Твои «хорошенькие девушки Найсли» были натуральными шлюхами, — бросила Анджелина через плечо.
— Ничего подобного! Не говори глупостей!
— Мам, — дочь остановилась и повернулась к матери. — Мам, они были настоящими шлюхами. По крайней мере две старшие. Они спали абсолютно с каждым.
Мэри тоже остановилась. И, сняв темные очки, посмотрела на Анджелину.
— Ты серьезно?
— Мам, ну ты что? Я думала, ты и сама знаешь.
— Откуда же мне было это знать?
— Мам, это же все знали. И я тебе в свое время об этом говорила. Боже мой… — Анджелина немного помолчала, потом сказала: — Впрочем, Пэтти такой не была. По-моему, нет.
— Пэтти?
— Младшая из девиц Найсли. Мы с ней теперь дружим. — Анджелина поправила на носу сползающие темные очки.
— Ну, так это же очень хорошо. Это очень-очень хорошо. И давно вы стали подругами?
— Четыре года назад. Мы работаем вместе.
Четыре года, думала Мэри. Целых четыре года я не видела тебя, моего дорогого маленького ангела. И она, искоса глянув на дочь, снова пришла к выводу, что эти джинсы слишком туго обтягивают небольшую попку Анджелины. Все-таки она зрелая женщина. А может, у нее роман? Мэри медленно покачала головой.
— Видишь ли, мне они молоденькими девушками помнятся. Им тогда очень подходило это прозвище «хорошенькие девушки Найсли». Нас с твоим отцом к одной из них пригласили на свадьбу, которую в нашем клубе праздновали.
Анджелина сделала еще несколько шагов и, обернувшись, спросила через плечо:
— Ну, а по этому своему клубу ты не скучаешь?
— Да нет, детка. — Мэри шла с трудом, чувствуя, что задыхается. — Нет, пожалуй, по клубу я совсем не скучаю. Я, как ты знаешь, подобные развлечения никогда особенно не любила.
— Тем не менее вы часто туда ходили. — Легкий порыв ветра разметал волосы Анджелины, поднимая и путая их концы.
— Ну да, ходили. — Мэри, сильно отставая от дочери, тащилась вверх по улице, и через некоторое время Анджелина остановилась, поджидая ее. — Там у них возле одной из стен устроили стеклянную витрину, где выставили множество разных индейских наконечников для стрел, еще какое-то оружие, не помню точно, какое.
— Не знала, что тебе наш клуб не очень-то и нравится. А ведь мы, мам, и мою свадьбу тоже там праздновали!
— Детка, я просто сказала, что мне не особенно по душе были тамошние развлечения, и это правда. Меня иначе воспитывали. Да и потом, я так и не смогла к этому привыкнуть: ни к дурацкой демонстрации новых платьев, ни к бесконечной глупой болтовне женщин. — О господи, думала Мэри, ох-хо-хо.
— Мам, а ты помнишь миссис Найсли? Ты знаешь, что с ней случилось? — Глаза Анджелины, прикрытые темными стеклами очков, смотрели матери в лицо.
— Нет, я ничего не знаю. А что с ней приключилось? — спросила Мэри, и ее тут же охватила тревога, тяжко сдавившая грудь.
— Да, в общем, ничего особенного. Ну, пошли дальше?
— Погоди минутку, — сказала Мэри и нырнула в крошечный магазинчик. Анджелина с трудом протиснулась следом и услышала, как человек за прилавком говорит: «Ah, buongiorno, buongiorno»[8], а Мэри отвечает ему по-итальянски, указывая на Анджелину. Затем он положил на крошечный прилавок пачку сигарет, и Мэри сказала: «Si, grazie»[9], а потом прибавила что-то еще, чего Анджелина не поняла, и продавец широко улыбнулся, показывая плохие, все в черных пятнах, зубы. Впрочем, некоторые из них и вовсе отсутствовали. Затем продавец еще что-то быстро сказал ее матери, и она повернулась к выходу, наткнувшись на Анджелину своим большим желтым кожаным ридикюлем.
