На севере бельгийское восстание произвело противоположный эффект. Ответом на него было сплочение жителей раздробленной страны, состоявшей из городов и провинций, в некую «представляемую нацию»; впервые речь могла идти о настоящих национальных чувствах. Пятого октября 1830 года, спустя более месяца после начала восстания, король Вильгельм I призвал своих «верных подданных» выступить с оружием в руках против «жалкой толпы» бельгийских мятежников. «Вперед! К оружию по срочному призыву вашего государя! К оружию, со смирением и молитвой уповая на Всемогущего Господа, столь часто спасавшего Нидерланды и Оранских в дни тяжких испытаний…»
Своим призывом король затронул чувствительные струны. Повсюду проходила мобилизация ополчения, тысячи добровольцев записывались в армию, чтобы проучить «трусливых бельгийцев», патриотические стихи передавались из уст в уста. Бельгийское восстание рассматривалось как губительное последствие Французской революции, и нидерландцы считали свою страну в этом европейском кризисе оплотом христианской морали, форпостом, который они любой ценой будут защищать.
Хотя в декабре 1830 года великие державы на Лондонской конференции признали независимость Бельгии, 2 августа 1831 года почти 40-тысячная нидерландская армия под командованием кронпринца Вильгельма вторглась в Бельгию. Многие ее стрелки научились обращаться с оружием в самый последний момент. Ситуация на бельгийской стороне была еще печальнее. С военной точки зрения этот «десятидневный поход» для нидерландцев был успешным: спустя чуть более недели их войска уже стояли под самым Брюсселем.
Для патриотически настроенных рифмоплетов наступили золотые дни, но в результате этой победы Нидерланды выиграли мало. Вмешались правительства Франции и Британии, с юга навстречу войскам кронпринца двигался большой французский контингент, и, уступая давлению, кронпринц Вильгельм вынужден был срочно вывести свою армию с бельгийской территории. Гаага тем самым теряла контроль над ситуацией. Вновь великие державы решили судьбу и Нидерландов, и Бельгии, и они же определили нашу южную границу. Впрочем, слишком большого внимания этому вопросу они не хотели и не могли уделить: бельгийский мятеж отнюдь не был исключением. 1830 год был и в других странах Европы революционным годом; бельгийское восстание и его последствия стали лишь одной проблемой среди многих.
Столкновения августа 1831 года были последней вооруженной конфронтацией между Нидерландами и Бельгией, хотя официально состояние войны сохранялось еще восемь лет. Вильгельм I, надеясь на изменения в европейском соотношении сил, в течение нескольких лет блокировал окончательное отделение и отклонял принятый еще в 1831 году Бельгией «лондонский договор». Только в 1838 году он изменил свою позицию, и в 1839 году в Лондоне был подписан так называемый «окончательный договор». Крепость Маастрихт была признана нидерландским владением, как и часть Великого герцогства Лимбург, расположенного по правому берегу Мааса, которая должна была продолжать связывать город Лимбург с Северными Нидерландами. Но еще долго эта провинция лишь наполовину относилась к королевству: Лимбург стал одновременно членом Германского союза, а небольшой гарнизон в Маастрихте носил не нидерландскую, а германскую форму.
Совместное существование Северных и Южных Нидерландов длилось не более 15 лет, но все же кое-где остались следы этого недолгого союза. Больше всего о нем напоминают некоторые дороги и каналы. Король Вильгельм I придал значительный импульс улучшению коммуникаций в его новом едином государстве, чтобы скорее достичь экономического и национального объединения севера и юга. Благодаря этому инфраструктура Нидерландов за относительно короткое время была модернизирована. Так, намного доступнее со стороны Северного моря стал порт Амстердама после постройки Северо-Голландского судоходного канала (открыт в 1824 году), в то время одного из крупнейших каналов в мире. В Лимбурге был прорыт канал Зёйд-Виллемсфаарт длиной 123 километра, благодаря которому корабли могли обходить трудный участок на Маасе.
По всей стране мостили дороги. Между Роттердамом и Гаудой была осушена опасная территория болот и озера Зёйдплас, а позлее (1840–1852) и постоянно расползавшееся озеро Харлеммермеер — «Водяной волк», как называли это самое большое озеро Нидерландов между Амстердамом и Лейденом, — на его дне в XX веке был построен аэропорт Схипхол. Эти заводненные территории впервые осушались не сотнями ветряных мельниц, а паровыми насосами величиной с небольшой форт. В осушении Зёйдпласа наряду с паровыми машинами еще участвовали 30 обычных ветряных мельниц, озеро Харлеммермеер было усмирено всего тремя мощными паровыми насосами. Паровые машины изменили облик Европы в XIX веке, и Нидерланды по-своему участвовали в этом развитии. Баржу с бурлаками заменил пароход, дилижанс — поезд на паровой тяге, вместо 300 ветряных мельниц стал использоваться один паровой насос. Страна стала меньше, и меньше стала зависимость от природы.
Характерной для этой эпохи нидерландской истории была карьера маастрихтского торговца керамикой Петруса Регоута. Маастрихт — самый южный город Северных Нидерландов — должен был сыграть ключевую роль в далеко идущих планах Вильгельма I, стать связующим звеном в торговле между севером и югом, но после раздела страны из этого мало что получилось. Впрочем, канал Зёйд-Виллемсфаарт, законченный в 1826 году, связал город Ден Бос (Хертогенбос) с новым маастрихтским внутренним портом, Бассиной.
Там в 1835 году Регоут построил шлифовальню стекла — для того времени огромное, вытянутое в длину и покрашенное белой краской здание с множеством окон для оптимального использования дневного света. Здание имело три этажа и чердак, на котором, вероятно, ночевала часть рабочих. И в том же 1835 году Регоут ввел в эксплуатацию свою первую паровую машину, а через короткое время в шлифовальне работало уже более ста машин. Потом появилось фабрика по изготовлению гвоздей. Двумя годами позже Регоут открыл керамическую фабрику, и в 1839 году более половины рабочих Маастрихта трудилось на него. Характерно, что половина его рабочих на стекольном заводе состояла из подростков от 9 до 15 лет, которые должны были работать в течение той же 12-часовой смены, что и взрослые. В 1842 году Регоут еще больше расширил свою деятельность, построив оружейный и газовый заводы. В конце концов, в 1865 году в его промышленном комплексе было занято более 2000 мужчин, женщин и детей, что делало его самым крупным частным работодателем в Нидерландах.
В 1851 году Регоут приобрел под Маастрихтом замок Фаасхартелт, при котором был устроен помпезный, псевдобарочный парк с непомерным количеством фонтанов, скульптур и миниатюрных строений. Для друзей и партнеров по бизнесу он приказал составить книгу о Фаасхартелте и фабриках, роскошный альбом с гравюрами и поясняющими текстами наподобие тех альбомов, которые он видел на столиках в холлах дорогих заграничных отелей. Альбом говорит многое о Регоуте и его времени. Стиль альбома еще очень напоминает XVIII век, а с другой стороны, фабрикант с гордостью демонстрирует самые современные пожарные насосы, причем в некоторых из них используется пар. Такое же отсутствие единого стиля проявлялось и во внутренней организации его фабрик: все эти старшие подмастерья, подмастерья и ученики еще принадлежали к миру ремесленников прошлых веков, а вместе с тем его предприятия по своей масштабности практически уже можно отнести к XX столетию.
