— Отвечайте!
Девушка не отвела взгляда от Адил-бея, но продолжала хранить суровую неподвижность.
— Ведь это вы отравили моего предшественника, сознайтесь! И я должен был умереть, точно так же, как и он, в ближайшие дни.
Адил-бей выдохнул воздух, сжал кулаки, он злился главным образом на то, что его секретарша оставалась такой бесстрастной.
— Отвечайте, скажите хоть что-нибудь, неважно что! Вы меня слышите? Я вам приказываю, отвечайте!
Мужчина был готов встряхнуть собеседницу, вероятно, даже ударить ее. Открылась дверь. Домработница пересекла кабинет, направляясь на кухню.
— Прикажите ей, чтобы уходила. Сегодня я не Желаю ее больше видеть.
И Соня заговорила. Развернувшись к домработнице, она по-русски, самым обычным голосом, повторила распоряжение консула.
Они должны были дождаться ухода прислуги. Соня снова застыла, как статуя. Адил-бей смотрел, как по оконным стеклам струится вода, и внезапно ощутил, что у него не осталось сил.
— Соня…
Она повернулась к нему. Это сводит с ума, когда на тебя так смотрят. Девушка никак не реагировала на происходящее, ни трепетом губ, ни дрожью рук, ни просто элементарным биением жизни, доказывающим, что она находится здесь, рядом с ним, что она его слышит, размышляет над тем, что он говорит. А она смотрела на него, как будто Адил-бей находился в каком-то ином мире или как будто она видела его невероятно большим или невероятно маленьким, но, в любом случае, совершенно не сопоставимым с ней самой.
— Почему вы меня так ненавидите?
Эти слова, вылетевшие помимо его воли, чуть не заставили мужчину разрыдаться, он отвернулся и стал медленно подталкивать к краю стола груду документов, затем сбросил ее на пол. Документы разлетелись по комнате.
— Послушайте, Соня! Мы должны принять решение.
Адил-бей внезапно повернулся, подумав, что секретарша вздрогнула. Но нет! Она не шевелилась.
— Я могу передать вас в руки милиции.
Консул замолчал. Он вновь очутился у окна. В доме напротив он заметил Колина, который только что вернулся с работы и точил карандаш. По улице, опираясь на две палки, полз какой-то старик, он двигался столь медленно, что трудно было представить, что он когда-нибудь доберется до своей цели.
Адил-бей заговорил о милиции? И что он скажет там, в милиции? Что его хотели отравить?
Консул отошел от окна, и его настроение в очередной раз изменилось. Встав перед Соней, он положил ей руку на плечо — контакт с ее телом вызвал у турка невероятное волнение — и грустно заглянул ей в глаза.
— Что вы наделали, моя милая Соня? Не верьте тому, что я говорю. Вы отлично знаете, что я не способен донести на вас. Но вы должны говорить, объяснить, почему…
Девушка так плотно сжала губы, что кожа вокруг них побледнела и натянулась, так что временами казалось, будто она сдерживает уже готовые сорваться смех или улыбку.
— Не хотите? Продолжаете молчать?
Адил-бей отпустил ее плечо. Голос поднялся на один… на два тона.
— Разумеется! Что вы можете мне сказать! Когда я думаю о том, что вы приходили ко мне вечером, что я сжимал вас в объятиях, называл моей любимой малышкой Соней… Потому что я любил вас, теперь я могу это сказать! И я хотел вовсе не плотской любви. Увы! Все остальное ускользнуло от меня, и теперь я тщетно пытаюсь понять почему, в то время как вы из недели в неделю, изо дня в день приближали мою смерть…
Он задыхался. Он нуждался в движении, во взрыве, и потому, проходя мимо стены, изо всех сил стукнул по ней кулаком.
— Вот что вы делали, пока вся моя жизнь вращалась только вокруг вашей особы!
Лишь сейчас Адил-бей понял, что это правда. Ранее он просто не отдавал себе в этом отчета. А ведь именно все так и было, вот она, неоспоримая истина!
Что он делал после приезда в Россию? Вертелся вокруг Сони, стремился понять Соню, хотел сблизиться с Соней.
Порой он ее ненавидел! Пытался заставить страдать! Но это была любовь! Он воспринимал это чувство именно таким образом! Когда он, раздраженный, ищущий, бродил по улицам, он делал это лишь для того, чтобы вернуться и сказать Соне:
— Я снова видел людей, поедавших отбросы прямо из ручья.
А разве сама Соня не заставляла его страдать, когда проводила вечера в Доме профсоюзов, где, как он знал, юноши и девушки запросто общаются и тем самым возбуждают друг друга? Даже когда она возвращалась ночевать домой, Адил-бей злился. И когда она ходила купаться обнаженной, как и ее подруги!
Консул горько усмехнулся:
— Часами я наблюдал за вами, пытаясь вас понять. Более того, как глупый подросток, я подглядывал в замочную скважину, чтобы увидеть вас такой, какая вы есть на самом деле! Ближе к делу, во что вы подмешивали мышьяк? Ведь это был мышьяк, я не ошибся?
Адил-бей взял склянку, открыл ее, снова закрыл, чуть было не бросил в печь, а Соня следила глазами за каждым его движением.
— Вы делали это, подчиняясь приказу? Ответьте! Вы не хотите говорить? Боитесь ваших коллег из ГПУ? О! Я отлично знаю, что вы донесли на того проводника, помогавшего пересекать границы! Я не стал вам ничего говорить, потому что в глубине души полагал, что это ваш долг…
Приливы усталости чередовались с приливами энергии, но постепенно усталость брала свое, невероятная усталость, клонившая к земле. Голос Адил-бея стал жалобным. Он все еще надеялся. Он говорил себе: «Сейчас она смягчится. Скоро она заговорит…»
Затем, разочарованный, турок принимался кричать, бегать по комнате, пинать ногами документы, устилавшие пол.
— Я строил планы… Я часто думал о том, что увезу вас в Турцию, я уже видел, как мы вдвоем прогуливаемся по берегам Босфора…
Веки щипало, но Адил-бей не желал плакать.
— Я даже думал, что смогу решиться на самую крайнюю меру… Если бы понадобилось, я бы остался здесь… Я даже сам не знаю, что бы я сделал…
Мужчина поднес кулак к носу Сони и взвыл:
— Дрянь! — И когда она чуть отшатнулась: — Надо же! Ты боишься побоев?
Положив лапы на плечи девушки, Адил-бей начал ее трясти, повторяя:
— Дрянь, самая распоследняя дрянь из всех дряней!
Соня не двигалась. Ее голова болталась то влево, то вправо, то взад, то вперед, подчиняясь порывистым движениям Адил-бея, но взгляд девушки оставался сосредоточенным, губы — сжатыми.
— Соня… Скажи что-нибудь!.. Или, мне кажется, все закончится тем, что я тебя убью… Слышишь?.. Я способен на это… Я на пределе…
Он говорил и плакал. Но можно ли назвать это слезами? Его грудь раздувалась, горло дрожало, губы двигались, складываясь в гримасу отвращения.
У него больше не было сил, чтобы трясти свою секретаршу. Адил-бей отпустил девушку. Отступил на шаг. И его глаза вылезли из орбит, когда турок увидел на щеке Сони блестящую дорожку. Он еще не верил. Он хотел убедиться. И он убедился, когда веко девушки вновь дрогнуло и на ее щеке появилась слеза, а затем, как будто помедлив, устремилась по проторенному пути.
