– Я не стану сердиться, мистер Джаганатан. Не будь ваши утверждения столь клеветническими, почувствовал бы искушение посмеяться. Какие у вас есть свидетельства в подтверждение этого дикого заявления?
– Свидетельством служит то, что об этом мне рассказал хорошо знающий вас человек, мистер Краббе. Мужчина, знакомый с вами много лет. Он учился в одном с вами университете и говорит, что вы даже тогда были выдающимся коммунистом.
– Вы не мистера Хардмана в виду имеете?
– Никого другого, мистер Краббе. Я слышал это совсем недавно из его собственных уст. Больше того, при свидетеле в лице джентльмена, ответственного за аборигенов. Я очень огорчен, мистер Краббе. – Он весь вспотел от горя; рубашка промокла от горя.
– Ясно. И вы, естественно, этому джентльмену поверили?
– Я не хотел, мистер Краббе. Но обязан подумать о бедных невинных детях.
– Правильно, мистер Джаганатан. – Краббе чувствовал не столько злобу, сколько опустошение. Всегда жди предательства. Господи помилуй, что Хардман может против него иметь? Краббе решил, что знает: старая зависть маленького первокурсника-альбиноса, робевшего женщин, к преуспевающему, выдающемуся студенту третьего курса, собиравшемуся жениться на хорошенькой талантливой девушке. И зависть оттого, что Хардман во время войны пострадал больше, чем Краббе. А потом новый мир Хардмана без корней, бедность, эксцентричная женитьба. Хардман действовал быстро. Но достаточно ли всего этого для оправданья предательства? Наверно, приходится постоянно учиться, постоянно изумляться.
– Мистер Джаганатан, – медленно произнес Краббе. – Можете делать все, что вам будет угодно. Я не собираюсь опровергать или подтверждать ваше предположение. Если желаете верить этой невероятной истории, пожалуйста. Можете принимать меры в любой миг, как только пожелаете. Но запомните, у вас потребуют доказательств, весьма решающих доказательств. Ради вашего личного блага прошу тщательно подумать, прежде чем действовать.
– Но, мистер Краббе, я не хочу действовать. Знаю, это мой долг, но я читал Шекспира, понимаю ценность милосердия. – Милосердие струилось по его лицу, пробивалось сквозь рубаху. – Вы должны сделать простое дело. Просто должны попросить перевода. Не имею желания губить вашу карьеру. Хочу только, чтоб вы не развращали здесь бедных детей, в школе, где я так давно работаю.
– Знаете, мистер Джаганатан, у вас должно быть желание погубить мою карьеру. Будь у меня решительные доказательства, что вы были коммунистом, я бы немедленно начал вашу карьеру губить. Немедленно сообщил бы полиции. И успокоился бы, только увидев вас запертым в камере.
Мистер Джаганатан улыбнулся с потной снисходительностью.
– Вы человек молодой, мистер Краббе. Возможно, уже осознали ошибки на своем пути. Может, уже точно знаете, что делаете. Даю вам шанс.
– Какие у вас доказательства? – спросил Краббе. – Если честно, мистер Джаганатан, по-моему, все это блеф. Хотите меня выставить с самого моего появления в школе. Теперь предпринимаете первую полноценную попытку от меня избавиться. Знаете, не получится. Вам известно не хуже, чем мне, что в этой дьявольски глупой клевете ничего нет. Хардман что-то против меня имеет, вы тоже. Утверждаете, будто я коммунист. Хорошо, то же самое я могу сказать про вас, про Абана, султана, Верховного комиссара. Только надо иметь доказательства, веские доказательства. Вы отлично понимаете, будь я проклят, что не осмелитесь пойти с этим в полицию. Просто абсолютная бесстыдная гнусность, вы за нее ответите… – Он слишком быстро выходил из себя. Сглотнул, замолчал. Джаганатан его успокоил улыбкой и жестом.
– Ну-ну, мистер Краббе. Нехорошо вот так вот терять контроль над собой. Здешний климат совсем не годится для этого. Сквозь рубаху видно, как у вас сердце колотится. Пойдите теперь домой, полежите немножечко, отдохните, подумайте о моих словах. Я могу стать вашим другом, мистер Краббе. Прошу совсем немного, а потом уж вы сможете ничуть меня не бояться. Ну, идите, успокойтесь, мистер Краббе, успокойтесь, успокойтесь, успокойтесь.
Краббе чувствовал, что лишается сил, слыша успокоительно певучий голос, вспомнив, как в другой раз Джаганатан тем же самым тоном советовал отдохнуть, вспомнив упоминание Толбота о «колдунах». Взглянул на Джаганатана, но обнаружил, что щурится на солнце, а на Джаганатана смотреть не может. Бред, разумеется, чертовщина.
– Вы за это заплатите, Джаганатан, – буркнул он. – Богом клянусь.
– Вы сами заплатите, мистер Краббе, если за ум не возьметесь. Идите домой, отдохните, потом напишите в Куала-Лумпур короткую просьбу о переводе. Очень просто. Вам никогда тут не нравилось, мистер Краббе, вам здесь все ненавистно. Вы будете гораздо счастливей в любом другом месте, гораздо счастливей.
Краббе потащился по травянистому склону к машине, стараясь соображать. Доказательства. Допустим, Хардман злоумышленно прицепился к А-Виню, привлек в качестве переводчика невинного отца Лафорга. Допустим, он дал Джаганатану то самое свидетельство очевидца… Допустим наихудшее – обратился в органы безопасности, посоветовав проследить за очередными послами сакаев, обнаружить дорогу в укрытие. Зачем, зачем, зачем? Неужели Хардману хочется его вышвырнуть таким гнусным образом? Карьеру погубить? Какой за всем этим реальный мотив? Или просто в этом примитивном штате живет некое особое вековечное зло, бесы старше исламских и даже индусских, изгнанные в джунгли, молча действуют посредством мужчин с топорами, колдунов, друзей-предателей, мужчин, которые почти против воли жестоки к своим женам, как он к Фенелле?
Добравшись домой, Краббе обнаружил стол, накрытый на одного, а на столе сложенную записку.
«Абан лично позвонил и пригласил поехать с ним на водопады в Бедеба. Почему бы и нет. Возможно, вернусь поздно. Не волнуйся. Ф.».
Он мрачно съел грандиозный эдвардианский полдник – суп из бычьих хвостов, жареную рыбу соль, яичницу по-шотландски, говядину с овощами, сливки с жженым сахаром, камамбер. Почти с ненавистью поглядывал на весело щебетавшего А-Виня. Снова пытался предостеречь его,но А-Винь не понимал по-малайски, а Краббе не знал китайского. А-Винь радостно кивал, соглашался неведомо с чем и ушел, распевая, на кухню. После ленча Краббе беспокойно уселся, попробовал почитать, корча кислую физиономию даже Фатиме, юной аме, которая, виляя бедрами, прошла в спальню с охапкой выстиранного белья. Перед ним разворачивалась пустота – школьный день с громким пеньем Корана, с местными языками, неподвластными белому человеку, – и сейчас ему была нужна Фенелла, пожалуй, осознал он, впервые за долгое время.
Краббе был одинок и встревожен. Надо встретиться с Хардманом, разобраться, но только не одуряюще жарким днем. Может, отправиться к водопадам и поскандалить с Абаном. Наконец он решил повидаться с Энн Толбот. Толбот, разумеется, в офисе, Энн, разумеется, дома. Ему требовалось утешение, пусть даже от дряблой груди и тощих бедер.
Выяснилось, что она вполне готова утешить. Вторую половину дня они убивали, потея в спальне без вентилятора, в конце концов задремали под близкое пение петуха, шум моря, шелест кокосовых пальм, где рылись бероки. Тем временем в раскаленном солнцем городе выпивали три сикха.
