Ни одного описанного здесь малайского штата в действительности не существует.
Приходят они и проходят в ночи уверенно: на азиатские равнины (говорит он) слетаются аисты в такой назначенный день, разрывают последним идущего в клочья, заставляя их уйти.
Аллах, несомненно, велик, и Соприкосновение – пророк его («Amours de Voyage»[2]).
Господь тоже, конечно, логичен; сам по себе, но только не при хорошей погоде («Хибарка в Тоберена-Вуличе»).
1
Капитан-китаец и второй пилот-малаец флегматично проходились по списку.
– Пристегнуть ремни, не курить?
– Суда.[4](Я об этом позаботился.)
– Гидравлическая помпа?
– Тутуп. (Закрыта.)
– Температура карбюратора?
– Сед жук. (Холодная.)
Был китайский Новый год, первый день года Обезьяны. Пассажиров, ехавших жарким утренним городом в аэропорт, задерживал или останавливал вьющийся по улицам Танец Льва. Юные китайцы с тонкими талиями, чем-то похожие на мексиканцев в широкополых соломенных шляпах, били в гонги; проворный вспотевший танцор прыгал, бегал, кланялся, наступал, отступал. На плечах у него сидела безобразная круглая львиная морда, в хвосте, состоявшем из ярдов болтавшейся тряпки, прыгал маленький мальчик. Люди совали на счастье в открытую львиную пасть красные тряпочки – ань по. Но здесь, на коричневой траве летного поля, шел просто очередной летный день; почти пора отправляться на северный край полуострова.
Язык торчал во рту Виктора Краббе, как тряпочка, по, но ни в коем разе не ань. В голове кружился и топал Танец Льва под громкие удары гонгов. Его вчера вечером доконало китайское новогоднее гостеприимство. Птичьи гнезда, акульи плавники, молочный поросенок, жареная утка, побеги бамбука, бобовые стручки, огромная, вытаращившая глаза рыба, кисло-сладкие креветки, фаршированная тыква, хрустящий жареный рис и куриные крылышки. И виски. Стакан за стаканом, чистый. Кунь Хи Фат Чой. Это значит примерно «счастливого Нового года». Нельзя терять лицо, нельзя сказать: «Не надо больше виски». Он откинулся назад, закрыв глаза, закрыв также и уши к тихому плачу жены.
Фенелла Краббе сморкалась в носовой платочек, пассажир-сикх, сидевший через проход, сочувственно улыбался. Тяжело покидать старых друзей, любимый дом, знакомый город. Но долг есть долг. Куда британцев пошлют, туда они должны ехать. Так британцы построили свою империю, империю, грохот крушенья которой они сейчас слышат. Сикх улыбался над тщетностью человеческих устремлений. В ранние, не столь благополучные для него, времена он был предсказателем судеб. Теперь нет, теперь…
Фенелла Краббе вновь перечитала анонимное письмо. Его отдал ей в руки мальчик-тамил, когда они этим утром садились в такси. Напечатано старым плотным шрифтом конторского «Оливера» на сероватой бумаге. В письме говорилось:
«Дорогая сестра!
Сердце мое вновь и вновь переполняется смиренным признанием, что ты и твой муж не такие, как прочие белые в нашей стране. Ведь они, как жадные поросята из свиноматки, высасывают из обильной земли великие каучуковые богатства, насажденные индусами в доисторические времена. Высокомерно смеются и пьянствуют в клубах для белых мужчин, презрительно отвергая своих братьев с другим цветом кожи. Но твой муж, и ты, сестра, не такие. Ибо свободно общаетесь и проявляете любовь к своим бедным братьям и сестрам.
Однако ты, о сестра, может быть, заблуждаешься. Может быть, говоря словами вульгарных индийских стихов, любишь ты неразумно, но слишком хорошо. И тут я веду речь о твоем муже-учителе, мозги которого хоть и полны дарованными ему непомерными знаниями, а также рвением и готовностью обучать молодежь, по-прежнему устремляются к низменному сексуальному акту. Известно, что он долгие месяцы удовлетворял неудержимую похоть с простой малайской девушкой, вдовой и в то же время сиротой. Сама она уверена, что дитя, естественное последствие, будет иметь белую кожу, а мать станет объектом презрения собственного народа.
Сестра, скажу тебе всю правду, которая драгоценна, хоть и покоится на жабьей голове.[5]Советую предупредить его, чтобы вел себя осмотрительней на новом месте, куда вы едете. Там ведь живут мужчины с сильными страстями, очень преданные зеленоглазому чудовищу, которое лишает пользы вскармливающее его мясо. Они ударят твоего мужа топориками по голове, и английская кровь запятнает малайскую землю.
Теперь заканчиваю с добрыми пожеланиями и с надеждами, призываю благословение нашего единого Бога Отца на вашу новую жизнь, желаю удачи в работе, приятного общества.
Голос Востока.
Постскриптум: спроси у других, и они тебе то же самое скажут».
– Ради бога, перестань плакать, – сказал Краббе.
Полыхнул мотор номер два. Вскоре все заполонила вибрация, наверно, вроде шума крови, окружающей вялый зародыш. Китаец-пилот отпустил тормоз, двинул дроссель.
– Только подумать, что это все время творилось, – крикнула Фенелла чуть слышно сквозь моторы. – Я думала, у нас пет друг от друга секретов.
Сквозь моторы гремели гонги, лев в голове подпрыгивал и с треском приземлялся.
– Но все давно кончилось. Не было смысла рассказывать.
– И у нее будет ребенок.
– ЧТО?
– РЕБЕНОК.
– Ну, не мой. Могу доказать.
– Ты омерзителен. Я от тебя ухожу.
– ЧТО?
– УХОЖУ ОТ ТЕБЯ.
Путешественник-сикх улыбался в бороду. Меж собой ссорятся. Начало разлада. Но перед ним, перед Мохиндер Сингхом, светлое будущее. Пусть не говорят, будто сикхи годятся только для полиции, для воловьей упряжки, для жесткой койки ночного сторожа. Пускай не говорят, будто сикхи к бизнесу не способны.
