В мае 1559 года в соседней Шотландии разразилось восстание протестантов против королевы-регентши Марии Гиз — француженки, матери Марии Стюарт, находившейся в то время во Франции. Пылкие проповеди Джона Нокса, искренний религиозный порыв шотландских протестантов нашли отклик в сердцах многих шотландских лордов, недовольных засильем французов в их стране и готовых под лозунгом борьбы с католицизмом захватить земли церкви, как это сделали король и дворянство в Англии. Победа протестантов в Шотландии казалась настолько на руку англичанам, что Тайный совет буквально лихорадило от возбуждения: убежденные протестанты — Сесил, Ноллис и другие — считали, что если оказать шотландцам своевременную помощь, то французские войска, стоявшие в Шотландии, будут изгнаны с острова, а триумф протестантской веры на севере создаст предпосылки для возможного объединения двух королевств, и позиции Англии и самой королевы значительно упрочатся.
Елизавета между тем не хотела закрывать глаза и на опасные стороны союза с шотландскими единоверцами: он означал неминуемую войну с Францией при полном отсутствии денег в казне и огромных внешних долгах, оставленных ей в наследство Генрихом VIII. В случае неблагоприятного исхода следовало ожидать французского вторжения в Англию (возможно, при поддержке Рима) с непременной попыткой посадить Марию Стюарт на английский престол. Королева не хотела и боялась этой войны (и если это было данью ее женской слабости — трижды благословенна слабость). Никакие уговоры Сесила, имевшего привычку все тщательно обдумывать и составлять меморандумы, наглядно демонстрировавшие положительные и отрицательные стороны любого шага, не убеждали ее, что «рго» перевешивают «contra».
Протестантские лорды Шотландии и их английские ходатаи сделали предложение о вступлении Англии в войну на их стороне еще более соблазнительным: они уже видели воочию, как королева Англии сочетается браком с графом Арраном — ближайшим после Марии Стюарт претендентом на шотландский престол, и если последняя не оставит потомков или не будет признана протестантскими подданными, уния Шотландии и Англии станет реальностью. Секретные службы Елизаветы фактически спасли Аррана, который тайно пробирался из Франции на родину, скрываясь от охотившихся за ним католиков, однако ни романтические обстоятельства их встречи, ни бесконечное восхищение и признательность, которые граф принес к ногам королевы, не помешали ей заметить, что молодой человек глуп, а возможно, и душевно болен. Она не желала платить английской кровью за сомнительный брак.
Единственное, чего совет смог добиться от королевы после нескольких месяцев бесплодных препирательств, — так это кровопускания казне. Не ее войска, а деньги, занятые в банках Антверпена, потекли через шотландскую границу. Но однажды взяв на себя роль тайной покровительницы мятежников, Елизавета продолжала играть ее самозабвенно, с мастерством хитрой субретки из комедии масок, которую нелегко поймать за руку.
Прежде всего она водрузила на видное место в своем дворце Хэмптон-Корт портрет регентши Марии Гиз (его, вероятно, пришлось извлечь из какого-нибудь подвала и долго стирать пыль). Зато когда шотландский посол явился ко двору, чтобы заявить протест против вмешательства Англии в шотландские дела, Елизавета подвела его к портрету его госпожи и трогательно заверила в своей искренней симпатии к ней. Посол был сбит с толку и доносил: «Кажется… она не питает ничего, кроме добрых намерений сохранять мир и дружбу между Вашими Величествами». (Тем временем за его спиной принимали Аррана.) К чести дипломата, он скоро разобрался в ситуации, но уличить Елизавету в поддержке протестантов в Шотландии было невозможно: ни строчки, адресованной к ним, не было написано ее рукой, любые заверения, которые мятежники получали от ее имени, если о них становилось известно официальному Эдинбургу, объявлялись частной инициативой ее сановников, и королева немедленно обещала «расследовать», «разобраться» и принять меры против подобного своеволия. С неподдельным восхищением шотландец признавал: «Из ныне здравствующих она — самый сильный игрок в такой игре». Он написал это, вернувшись с очередной аудиенции, где Елизавета доверительносерьезно сказала ему, что «слишком высоко ценит свою честь, чтобы осмелиться говорить одно, а делать другое». Столь напыщенное заявление, видимо, так развеселило ее, что она, уже смеясь, еще раз повторила его и наказала послу в точности передать ее слова его госпоже.
Протестантам в Шотландии тем временем отчаянно не везло, они терпели поражение за поражением. И королева была вынуждена сделать еще один шаг навстречу им, послав к берегам Шотландии несколько кораблей под командованием молодого адмирала Винтера, чтобы блокировать помощь с моря, поступавшую для французской армии с континента. Винтер захватил два французских корабля, а в ответ на требование дать объяснение своим действиям заявил, что осуществляет блокаду шотландского побережья просто для собственного удовольствия, без приказа или санкции его королевы. Это было уже слишком.
Война надвигалась. Весь Тайный совет, за исключением лорда — хранителя печати Николаса Бэкона, выступал за открытие военных действий. Королева была против, вполне разделяя мнение прижимистого лорда-хранителя: страна в долгах и не вынесет бремени войны, дворянство в нужде, духовенство обобрано казной, горожане и крестьяне не в состоянии собрать деньги на содержание армии. Елизавета сдалась лишь в феврале 1560 года, когда стало ясно, что шотландские протестанты безнадежно проигрывают. Доводы ее рассудка уступили религиозным симпатиям большинства ее советников и общественному мнению. 27 февраля в Бервике лидеры шотландских мятежников предложили королеве Англии взять их страну под свой протекторат, и англичане начали открытую интервенцию под лозунгом защиты протестантизма. Не дав опомниться Франции, при попустительстве католической Испании и всеобщем одобрении кальвинистов в Нидерландах, они стали быстро одерживать верх. Успех, однако, не радовал Елизавету, продолжавшую ссориться с Сесилом из-за шотландских дел, «которые ей совсем не нравились».
6 июля 1560 года в Эдинбурге был подписан договор, закреплявший победу англичан и шотландских протестантов в этой войне. Поскольку Мария Гиз к этому времени умерла, власть передавалась регентскому совету шотландских протестантских лордов, протестантское вероисповедание становилось официальным, французские войска покидали остров. Последнее было реальным достижением англичан, гарантировавшим их относительную безопасность. Однако Елизавета и ее совет надеялись извлечь из своей победы еще больший политический капитал. Королевской чете в Париже — Франциску II и Марии Стюарт — было предложено навсегда отказаться от включения в свои гербы герба Англии, то есть от каких бы то ни было претензий на ее трон (позднее историки назовут англошотландскую войну «войной инсигний» — знаков королевского достоинства). Франциск и Мария не ратифицировали Эдинбургский договор и не сняли своих претензий на английскую корону. С точки зрения Елизаветы, война оказалась бесплодной: она лишь обострила отношения с Францией, не устранив соперников. Это была странная победа, которая не радовала молодую победительницу; как бы ни льстил ей Сесил, превознося успех, одержанный на первом же году ее царствования, в период «ее девичества», как бы ни ликовали протестанты в Европе, называя ее верной защитницей «общего дела», Елизавета оставалась безучастна к нежеланному триумфу, как будто предчувствуя множество бед, которые он принесет ей в будущем. И ее интуиция стоила мнений всех ее мудрых советников вместе взятых. Свою вторую войну Елизавета проиграла и не столько реальному противнику, сколько силе более грозной — чуме.
