Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 89
Он публично приравнял ее стихи к чепухе домашнего рукоделия! Но слез на лице Анны не было. Рот сомкнут — она умела молчать, не вступать в споры. Только два пятна горели еще ярче.
Вячеслав Иванов с минуту молчал. Потом встал, подошел к ней, поцеловал руку:
— Анна Андреевна, поздравляю вас и приветствую. Вы — настоящий поэт. — Все знали, что Иванов в натянутых отношениях с Гумилевым, и посему полагали, что его преувеличенно торжественный жест — скорее провокация, желание вызвать реакцию у аудитории, и вряд ли выражает истинное отношение к стихам Гумильвицы. — Но ведь неплохие же стихи, господа!
Враги и завистники Гумилева зашептались — мол, Николай Степанович завидует дару своей жены и потому так привередлив.
Впрочем, есть и другая версия этого эпизода, восстановленная через несколько десятилетий самой Ахматовой: «Не было ничего такого. Гумилев не хвалил меня. А Иванов подошел ко мне и снисходительно улыбнулся: «Ох, какой густой романтизм!»
Здесь заметно желание обелить образ Гумилева, вырисовывающегося в первом варианте истории каким-то мелким ехидным завистником. Анна Андреевна настаивает, что зависти к ней как к поэту со стороны Николая Степановича никогда не было. Этому можно поверить.
Гумилев был очень требователен к чужим и собственным творениям. К Анне он относился с повышенным вниманием, стараясь быть объективным. Но и как личностям, и как поэтическим единицам им было трудно найти точки соприкосновения. Поэтическая тема и нота Анны — изначально женственная и как бы бытовая резко расходилась с брутальной, декоративной поэтикой Гумилева. Чем лиричней и тоньше становились стихи Анны, тем жестче укоренялся в поэзии Гумилева культ воина и конкистадора.
— По мере того как ты углубляешься, как женщина, я хочу укреплять и выдвигать в себе мужчину, — объяснил он жене свою позицию на заседании Общества.
— Мужчина — не значит хам! Вы сознательно унизили меня перед всеми. И только подчеркнули этим свою предвзятость! Вы хоть подумали о моей репутации — ведь там был Блок!
— Блока давно не волнует ничего, кроме собственной персоны. К тому же он, кажется, скрылся по-английски еще до твоего триумфального чтения.
— Это вы все испортили! Ничего, Гумилев, у меня есть защитники!
— В принципе программе акмеизма ты соответствуешь.
— Спасибо. А что такое акмеизм, знаете вы один, — продолжила нападение Анна. — Надуманный бред.
— Нисколько. Скорее, хитрая заморочка для будущих исследователей. — Выбивая трубку, Николай улыбался. К сценам с женой он привык и сейчас с удовлетворением отмечал плоды своего воспитания: ни истерики, ни звучного скандала Анна не устроила.
…Организованный Гумилевым «Цех поэтов» должен был противостоять уже отжившему символизму под новым лозунгом — «акмеизм». Термин «акмеизм», происходящий от греческого «акмэ» (вершина, высшая степень совершенства), по мнению Гумилева, говорил сам за себя. Но многие отмечали созвучие названия нового течения с фамилией Ахматовой. Последователями акмеизма считали себя шестеро: Гумилев, Мандельштам, Термин, Городецкий, Зенкевич и Нарбут. И, естественно, Ахматова.
— Мы поставили своей целью реформировать символизм, направивший основные силы в область неведомого и попеременно братавшийся то с мистикой, то с теософией, то с оккультизмом. Посему — никакого мистицизма: мир должен предстать таким, каков он есть, — зримым, вещным, плотским, живым и смертным, красочным и звучащим. — Гумилев, обожавший теоретизировать, который раз рассуждал на излюбленную тему.
— Похоже, ты придумал эти тезисы для нас с тобой. Меня лично не тянет ни в теософию, ни в оккультизм.
— Но нам не чуждо и второе условие акмеизма — адекватность формы содержанию. Трезвость и здравая реалистичность взгляда на мир должны выражаться конкретным языком реальных людей: конкретные предметы и конкретные свойства.
— Уж куда конкретней:
Я написала слова, Что долго сказать не смела. Тупо болит голова, Странно немеет тело. (…) Милым простила губам Я их жестокую шутку… О, вы приедете к нам Завтра по первопутку.
Свечи в гостиной зажгут, Днем их мерцанье нежнее, Целый букет принесут Роз из оранжереи.
Николай замялся — это были давние стихи, написанные ему Анной после очередной ссоры. Он разозлился:
— Неужели ты не слышишь — дамское рукоделие! Трогательно — да! Но для девиц.
— Когда-то тебе нравилось. — Она отошла к окну, отдернула штору, сказала покрытому дождевыми потоками стеклу: — Ты все врал! Ты просто завлекал меня! Это подло! И вовсе не трогательно.
— Я что, должен писать о своих рогах? Это, милочка моя, уже Шекспир или Рабле — как повернуть. Но не акмеизм! Художник может подходить к самой границе «непознаваемого», в особенности там, где имеет дело с человеческой психикой, тайнами чувств и смятенностью духа. Но — никакой «неврастении»; объективность, твердость и мужество — вот черты личности художника-акмеиста. — Гумилев широко шагал из угла в угол, ощущая растущую в себе правоту.
— Ну и сидите один на своих чемоданах с теориями! И не лезьте, никогда больше не лезьте ко мне! — Грохнув о пол ни в чем не повинную вазу, Анна метнулась прочь.
— Вульгарность — не ваша сильная сторона! К несчастью, вас все время тянет в дурную компанию. С кем поведешься… — Не мог он не помянуть парижского «хама». Какое тут благотворное воздействие, если она так и норовит сорваться в грязь!
Гумилев старался «воспитать жену». Он прекрасно понимал, что двадцатитрехлетней молодой женщине, выросшей в хорошей семье, но не получившей серьезного светского воспитания, проводившей время с рыбаками и рыночными торговками, трудно общаться с маститыми поэтами столицы, тяжело быть центром внимания. Если издали и молча она всегда производила впечатление утонченной особы, то при близком общении простоватые ухватки босоногой приморской девчонки бросались в глаза. Жест одесского Привоза — с хлопком по колену и выставленной к собеседнику ладонью — бесил Гумилева. Интонации простонародного говора юга России прорывались у Анны, особенно в моменты волнения и в пылу семейных перепалок. Николай требовал от нее медленной, обдуманной, безукоризненной речи. Пусть предельно лаконичной, но способной привлечь и удержать внимание собеседника.
— Пауза! Пауза! Пауза важна в речи не меньше, чем цензура в поэзии. Держи паузу, если хочешь подчеркнуть значительность высказывания, — повторял он.
Анна справилась с поставленными задачами — до конца жизни она произносила слова раздельно, словно обдумывая каждое. И эта особенность придавала ее речи весомость. К тем годам, когда ее начнут величать Королевой, облик, осанка, сдержанные манеры и значительность высказываний сольются в органичное единство. Пока же Николай частенько называл жену «дворняжкой» — а она старалась запомнить урок и думала о том часе, когда покажет всем, кто здесь самый «породистый» и по светскости, и по дарованию.
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 89
