Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 106
После похорон скифы устанавливают три жерди, верхними концами наклоненные друг к другу, и обтягивают их затем шерстяным войлоком; потом стягивают войлок как можно плотнее и бросают в чан, поставленный посреди юрты, раскаленные докрасна камни Взяв это конопляное семя, скифы подлезают под войлочную юрту и затем бросают его на раскаленные камни. От этого поднимается такой сильный дым и пар, что никакая эллинская паровая баня не сравнится с такой баней. Наслаждаясь ею, скифы громко вопят от удовольствия.
Этим оценкам важности конопли как источника утешения и удовольствия для скифов пришлось ждать своего подтверждения два с половиной тысячелетия.
Черное море поглотило древнегреческие прибрежные города. Колонию Тира под стенами огромной турецкой крепости Аккерман теперь частично покрыли воды лимана Днестра. Треть Ольвии лежит на дне эстуария Буга: каждое лето туда приезжает итальянский клуб любителей подводного плавания, которые собирают амфоры с илистого дна. Херсонес, торчащий в открытом море у Севастополя, потерял свои южные предместья в результате затопления, а Горгиппа – теперь прекрасная марина Анапы на кубанском берегу – привлекает дайверов, ищущих греческие колонны на стоянке яхт. Из всех мест археологических раскопок вдоль северного побережья, которые я посетил, только Танаис в низовьях Дона, возле верхней оконечности Азовского моря, полностью находился под землей. Здесь главное русло реки сдвинулось на несколько миль поперек дельты, так что порт и колония остались на материке.
Греческие поселенцы стояли на этом осыпающемся краю, на физической границе скифо-сарматского мира. Мир этот, как известно, не имел собственного центра, если не считать таковым могилы скифских царей. Но какой бы культурный соблазн ни несли в себе ювелирные украшения, расписная керамика и вина, которыми торговали греки, они оставались здесь скорее гостями, чем правителями. Вдоль побережья им удавалось поддерживать ненадежное равновесие. Скифы, в свою очередь, периодически становились врагами, но большую часть времени были хозяевами. Разговор о центре и периферии, подразумевающий общее превосходство центра над окраинами, на Черном море звучит неубедительно.
Поскольку греки владели письменностью, об их взаимоотношениях с народами понтийской степи нам известно только с их слов: “Мы пришли, мы основали…” Но могла бы быть и другая версия. В конце концов, это скифы определяли условия, на которых были основаны колонии, и (учитывая, что колонии, как правило, не имели собственных вооруженных сил, помимо гражданского ополчения) решали, должны ли эти колонии продолжать свое существование. Обычно они желали им не только долгой жизни, но и процветания. Дион Хризостом описывал, как скифы пригласили греков вернуться и вновь заселить Ольвию, после того как в 63 году до н. э. она была разрушена гетским набегом. Похожие эпизоды бывали в средневековой Европе, когда короли приглашали иностранцев основывать торговые поселения на своих землях, наделяя их экстратерриториальной привилегией устанавливать собственные законы. Но если бы Англия XIV века, например, не знала грамоты, сегодня нас могли бы учить, что ганзейские немцы, учредившие Стальной двор в Лондоне, по собственной инициативе колонизировали варварский берег и утвердились благодаря своему абсолютному культурному превосходству.
Никто в Ольвии не подвергал сомнению тот очевидный факт, что в конечном счете именно скифы были хозяевами положения. Греки не предпринимали никаких попыток завоевать территорию или установить над ней контроль, за исключением Боспорского царства, которое появилось в Восточном Крыму и в любом случае было совместным предприятием греческих колонистов и местных правителей. В Европе мы привыкли к представлению о колонистах, которые намереваются сначала поработить “аборигенов”, а впоследствии превратить их в “себе подобных”. Таким был римский путь, но не греческий. Греческие поселенцы считали естественным и приемлемым, что их города привлекают людей других культур, которые усваивают городские обычаи, как это сделал Скил и как поступали в дальнейшем многие тысячи скифов, фракийцев, меотов, синдов, сарматов и хазар во всех портах Черного моря, жившие в городских стенах как лавочники, рабочие, ремесленники, а впоследствии иногда и как полноправные граждане. Но, ассимилируя других, греческие колонисты не стремились обратить их в свою веру.
Когда‑то нас учили, что классический мир был “центром”, который в конечном счете был разрушен варварской “периферией”; затем, немного более тонко, – что классический мир уничтожило его собственное внутреннее банкротство, моральное и даже финансовое, позволившее ордам кочевников хлынуть через рубежи Римской империи. Но сейчас есть и третье направление мысли: согласно этой модной и захватывающей версии, греко-римские общества уничтожили собственную среду обитания, а затем от жестокой безысходности двинулись во внешний мир, чтобы уничтожить те окружающие культуры – кельтскую, германскую, фракийскую, скифскую, – которые до того времени жили в гармонии с природой.
Датский археолог Клавс Рандсборг, к примеру, называет весь этот образ центра и периферии “стереотипом академического сознания”. Он рассматривает греческий и римский империализм как следствие экономической несостоятельности городов-государств на берегах Эгейского и Средиземного морей. Поначалу внешний мир довольствовался тем, что импортировал греческие и раннеримские товары и возводил собственные имитации средиземноморских городов-государств – укрепленные “города” на вершинах холмов (такие как Бельск или как кельтские поселения – оппидумы – на севере и западе Европы). Затем народы на окраинах стали изготавливать собственную высококачественную керамику и кузнечные изделия, начав с копирования, – до тех пор, пока потребность в импорте не отпадала. “Политические системы в старом Эгейском центре… оказывались вынуждены вести политику доминирования или завоевания, чтобы обеспечить себе постоянное экономическое преимущество”.
Рандсборг полагает, что, по мере того как греко-римские города-государства процветали, а их население увеличивалось, они уничтожали неустойчивую почву вокруг себя, пока ее плодородие окончательно не истощалось. “Политически развитое общество… могло, следовательно, поддерживать свой центр в определенной области только на протяжении пары веков подряд”. В случае Римской империи это означало, что необходимо осваивать более широкие территории. Сперва Галлия и Испания, затем Тунис и Левант начали поставлять старым центральным областям хлеб, вино и масло, а население их стало быстро расти. Последствия этого для “неклассического” мира на севере были катастрофическими.
“Большая Европа” за пределами Греческой и Римской империй разработала сложную и обширную сеть торговых путей и валютных отношений, протянувшуюся от Черного и Балтийского морей до Атлантического океана. Децентрализованная, но общая культура охватила весь континент, население которого пребывало в равновесии с собственными природными ресурсами и жило на бесконечно более плодотворных почвах, чем население средиземноморского “ядра”. Теперь, однако, этой системе и этой культуре предстояло разорваться на части. Римская имперская экспансия в северо-западную часть Европы, на Балканы и в Левант возвела укрепленную границу между внутренними и внешними секторами этой общей культуры. Старая Европа железного века была расколота, ее экономическая и социальная целостность была нарушена, а ее зыбкое политическое равновесие уничтожено. Последовавшие за тем “нашествия варваров” следует рассматривать, с точки зрения Рандсборга, как естественную попытку внешней периферии воссоединиться с внутренней. Развитие стало настолько неравномерным, различия, которые создала Римская империя между регионами этой некогда единой Европы, были так велики, что тех, кто остались снаружи, практически засосало внутрь, как восходящим потоком огня.
Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 106
