Наниматель ждёт меня у лестницы, почти под самыми дверьми кабинета. Капельки пота на залысинах, выступающих из-под накладок парика, взгляд, выжженный неутолёнными страстями. Старший сын, так и не вступивший в права наследства, потому что никак не похоронит отца. Проклятый старик всё не хочет и не хочет умирать, а когда имеющиеся средства испробованы, остаётся последнее: я.
Не всегда доносы оказываются правдивыми, ой не всегда. Но если бы их вовсе не существовало, мне было бы затруднительнее выбирать дорогу. А на сей раз доносчик не ошибся.
— Вы говорили с ним? — Чуть ли не приплясывает на месте от нетерпения.
— Да.
— Вы… заберёте его?
Сколько ему? Уже за сорок? Перезревший плод, который всё никак не упадёт с родительского древа. Подгнивший плод.
— Не сейчас.
— А когда?
Делаю вид, что думаю. Хотя тут и без притворства есть над чем поразмыслить.
Пока жив глава рода, жив и сам род. А сможет ли истосковавшийся по власти мужчина, заискивающе заглядывающий мне в глаза, стать таковым? Мне нет ровно никакого дела до будущего, стоящего на пороге этого дома, но, каждый раз делая вдох, я сожалею о скором наступлении рассвета, потому что здешний воздух пока ещё напитан степенной мудростью.
Не знаю, заслуга ли в том да-йина или его предшественника по оболочке дряхлой плоти, однако он — словно связующий раствор, не дающий камням замка оторваться друг от друга и рассыпаться на бесформенные кучи. Пусть даже имя этому раствору «ненависть».
Сын — другой. Растерявший терпение, живущий одной лишь надеждой на смерть отца. В его душе не осталось почти ничего, кроме горячечного желания заполучить право хозяйничать в доме. Тоже своего рода кокон, выеденный личинкой изнутри, вот только бабочка из него уже не вылупится.
— Я отблагодарю вас.
Конечно. Отсыплешь горсть монет. Не ты первый, не ты последний просишь ускорить ход времени.
— Не нужно.
— Так вы… сейчас?
Смотрю в чёрные провалы зрачков. Ни единой искорки. Глаза да-йина были намного теплее.
— Нет. Не сейчас. — Чуть медлю и произношу, смакуя слово, как хорошее вино: — Никогда.
— Что?! — Почти кричит, забыв о том, что его могут услышать и внизу, и в соседних комнатах.
— Он умрёт сам. От старости.
— Через сколько лет?
Не могу удержаться от улыбки:
— Возможно, похоронив вас.
Он отшатывается. Исказившееся злобой и отчаянием лицо сейчас куда больше напоминает демона, чем благообразное спокойствие, поселившееся в чертах его отца.
— Безродный пёс!
Короткий посох, на который так любят опираться при ходьбе пожилые и старающиеся казаться важными люди, взлетает над правым плечом обиженного сына, метя кованым наконечником мне в лицо. Но я не гордый, могу и поклониться. Особенно когда от вовремя сделанного поклона зависит жизнь.
Он промахивается. Делает поспешный шаг, увлекаемый тяжестью посоха. Поскальзывается на ковре, обтекающем ступеньку, и, кувыркаясь, падает, затихая лишь у подножия лестницы.
Я безродный, это правда. Но не пёс, а охотник.
Я выслеживаю и убиваю демонов.
А иногда просто убиваю.
Здесь…
Левая половина резного лица смотрела с отеческой суровостью, правая загадочно улыбалась. Но если у любого из людей подобное смешение чувств вызвало бы перекашивание всех черт, то лик статуи, изображающей Божа и Боженку, оставался непостижимо прекрасеным.
Нелин всегда удивляло, как мастера в самых удалённых от столичного света селениях, едва умеющие держать резец и способные вырезать разве что корявые четырёхлистники на крышке утварного короба, Божий Промысел всегда исполняют одинаково умело и достойно на протяжении долгих лет. Изваяние, водружённое в домашней кумирне, было заказано ещё дедом нынешнего хозяина поместья по случаю дня рождения любимой и крайне набожной супруги, значит, появилось на свет раньше Нелин не менее чем на век с четвертью, а выглядело как будто только что доставленное из ремесленной лавки. Даже лак, которому немало доставалось от детских забав наследников Мейена, обожавших прятаться в складках божеского одеяния, не потрескался и не потускнел.
На статую пошёл нижний отпил лиорнского дуба, цельным куском, но при всей основательности и громоздкости фигура размером в человеческий рост и весила лишь немногим более человека. Нелин хорошо помнила, как сама ещё девочкой играла здесь с братом в догонялки, и Корин, будучи старше на десять лет, а сильнее — на целую вечность, задел полы резной мантии и чуть не утянул за собой на пол обитателя кумирни.
Корин.
Заливистый смех. Ясные глаза, без вопросов обещавшие защитить сестрёнку от всех невзгод. Горячие ладони, прикосновение которых всегда было болезненно-сладким… Как давно это было.
Лик, разделённый пополам и всё же нераздельно единый. Жрецы утверждают, что такое единение символизирует супружеский союз мужчины и женщины, но Нелин с детства была уверена, что брат и сестра нераздельны не меньше. Так было до вчерашнего вечера. Осталось ли так сегодняшним утром?
— Ты здесь? — спросил хрипловатый голосок, не скрывающий нетерпения.
Нелин поёжилась, хотя в кумирне, как и во всём доме, было натоплено по-зимнему, несмотря на вовсю владычествующую весну. Можно было бы не отвечать, но надеяться, что Лорин уйдёт, оставив поиски, не приходилось.
— Да. Я здесь.
В узкую, да ещё и лишь наполовину приоткрытую дверь кумирни протиснулась фигурка с заметно округлившимся животом. Если надеть платье попросторнее, ещё можно скрыть от любопытных глаз скорое прибавление в семействе Мейен, но Лорин нравилось выставлять свой живот напоказ. Мол, смотрите все, хоть я и аленна, а понесла от временного мужа.
— Не передумала часом?
Только это и тревожит братнину жену. А ведь хочется передумать. Ой как хочется!
— Лорин, мы же не знаем, как всё было на самом деле.
— И что? — Капризные губы вдовой аленны приподнялись, обнажая ровные зубы. — Кому поверят, ему или нам? Особенно если мы будем вместе.
Нелин почувствовала ладони на обнажённых плечах. Холодные как лёд.
— Мы же будем вместе?
Бож нахмурился своей половиной лица ещё суровее. Боженка оскалилась, совсем как Лорин.
Память брата нельзя предавать. Особенно если она — всё что осталось, и другой уже не будет.
Ты ведь не пыталась отговорить его. Ты молчала и слушала, не в силах справиться с робостью. Корин хотел вырвать тебя из этого болота, пусть и насильно, пусть преступая человеческие законы. Он был смелым и любящим братом. Братом, которым можно гордиться, какой бы сильный стыд одновременно ни наполнял душу.
