– Превосходно, – произнес Старк голосом, никак не вяжущимся со смыслом слова. – Я сам тоже постарался кое-что получше узнать.
– Вот как?
– Я вызвал Талботта, чтобы выяснить, как у нас обстоят дела с конференцией.
– А зачем это, а? – выговорил Мэт, рассвирепев от того, что Старк вторгся в немногие из оставшихся его личных заказников. Управление рекламы и продвижения товаров до сих пор напрямую подчинялось президенту, Джадд Уайлдер оставался среди тех немногих в компании, кто не перебежал в лагерь Старка.
– Разве я не прав… что у вас у самого складывалось впечатление, будто подготовка к конференции идет не вполне гладко?
– Сделать еще надо было очень много, об этом я знаю, – резко возразил президент, сдерживая гнев. Старк часто намекал на то, что рекламе и продвижению товаров необходим более жесткий исполнительский контроль, только на этот раз он впервые обвинил его в неосведомленности.
– Из того, о чем сообщил мне Талботт, следует, что сделать еще все только предстоит, – язвительно выговорил Старк, внося колкую поправку. – О, предполагаю, что у Джадда в голове сложился тот или иной план, несомненно сложился, но, к сожалению, ничего не отложилось на бумагу.
– Да и черт с ней, с бумагой, – взорвался Мэт. – Делать вообще ничего не придется.
– Ничего?
– Именно это я и сказал: ни-че-го! Конференция отменяется.
– Отменяется?
– Переносится, – уступил Мэт, раздражаясь от необходимости уступить даже в такой малости.
Старк окинул его холодным взглядом:
– Я уверен, что это не окончательное решение.
– Черта с два! – выпалил в ответ Мэт, тело которого напружинилось, нога ненароком нажала на педаль газа. Машина рванулась вперед, Старк едва успел отдернуть голову из окошка. Почти тут же Крауч ударил по тормозам, машина резко встала. Только лицо Старка в окошке больше не появилось. Глядя в зеркало заднего вида, Мэт отыскал его. В первый раз за все эти три года он видел лицо Старка, напрочь лишенное привычного выражения уверенного превосходства. Выразив свое удовлетворение твердым кивком, Крауч выкрикнул:
– Я буду в загородном клубе! – и поехал вперед.
Войдя в здание клуба, он направился в отдельный обеденный зал, где должно было проходить заседание, но тут его остановил, дав отмашку парализованной рукой, старый Док Роббинс. Он явно поджидал его и сразу спросил:
– Как съездили в Окружную мемориальную?
– А, все прекрасно, – ответил Мэт. – Вы были чертовски правы про этого малого, Карра.
– Именно об этом я и хотел бы с вами поговорить, – с нервной дрожью в голосе выговорил старый доктор. – После разговора с вами меня волнение разобрало, а вдруг, думаю, я… я говорил вам о человеке, который когда-то с ним работал?
– Вы звонили ему?
Роббинс кивнул, прочистил горло, сухо и отрывисто откашлявшись. Мэт Крауч заполнил вынужденную паузу бодрым замечанием:
– Ну, он до дьявола много знает про сердечные болезни – тут меня убеждать некому.
Отирая воспаленные глаза, Роббинс согласно кивнул:
– Да, мне так и говорили: очень знающий, очень талантливый…
– Тогда что ж в нем не так? – требовательно спросил Мэт. – Или вы собираетесь сообщить мне, что он еврей? Ну, еврей, и что с того?
Роббинс, похоже, опешил, но только на секунду-другую.
– Нет-нет, не в этом дело, совсем нет. У нас есть очень знающие врачи-евреи. – Док тронул Мэта за руку. – Я только хочу, чтобы вы знали: некоторые его идеи, некоторые вещи, о которых он, возможно, вам рассказывал… – Роббинс оглянулся, словно боялся, что их подслушают. – Просто не воспринимайте это как истину в последней инстанции, Мэт. Из того, что сообщил мне доктор Фирт, можно понять… В общем, такое впечатление, что Карр – нечто вроде индивидуалиста, бунтарь в каком-то смысле.
– Боже праведный, какой ужас! – воскликнул Мэт Крауч, притворно изображая потрясение. – Вы ж не хотите сказать – нет? – что он взял да и рассказал мне то, чего все вы на дух не принимаете… – И, перейдя грань, не выдержав иронии, разразился хохотом. – Забудьте об этом, док. Пойдемте, пора заседать.
– Знаете, я думал, после сказанного мной вам вчера вечером, я не хочу, чтобы вы…
– Ладно, возможно, некоторые из его идей и расходятся с тем, о чем толкуют остальные из вас, он мне сказал, что их не…
– Он сказал?
– Только, черт побери, разве это делает его непригодным? Я говорил со многими из докторов про сердечные приступы, про то, что их вызывает. Вы же знаете об этом.
Роббинс пошел на попятный:
– Мэт, я никогда не придерживался позиции, что…
– Карр говорит и делает в десятки раз больше здравого, чем любой из тех, с кем я говорил. Он, по крайней мере, беспокоится о том, что будет потом, после болезни. А это, видит бог, самое важное.
– Мэт, извините. Я вовсе не хотел вас расстраивать.
– Черт, а вы меня и не расстроили, док. Ни чуточки. Я вам признателен. Ценю это. Пойдемте выпьем, я угощаю.
9
Услышав за спиной какой-то звук, Карр бросил взгляд через плечо. В дверях стояла Коуп.
– Я подумала, вы, возможно захотите меня увидеть, – сказала она.
– Да, я только что думал о вас, – кивнул доктор. – Как я понимаю, вы беретесь за этого больного, Уайлдера.
– Если я вам нужна.
Выхода не было: Карр, ответив поспешным: «Разумеется», – предложил медсестре пройти, предложил ей стул, слишком поздно осознав, что своей непроизвольной любезностью преступил черту, которая всегда должна разделять доктора и сестру, а в случае с Коуп ему еще труднее станет держать ситуацию в своих руках. В смущении он пробормотал:
– Это… как-то удивительно. Мне и в голову не приходило, что миссис Кромвель обратится к вам.
– Не она ко мне обратилась, это я к ней обратилась, – решительно отчеканила Коуп. – Мне казалось, я смогу чем-то помочь.
– Я и уверен, что сможете, – торопливо согласился он и, пытаясь сменить тему, принялся мямлить что-то про то, какой это интересный случай.
Смягчаясь, Коуп спросила:
– Вы ведь себе этого больного берете, так? Не собираетесь передавать его доктору Титеру?
– Нет, я сам им займусь.
– Тогда все в порядке. Просто хотела удостовериться. Особые распоряжения будут? – спросила она. – Я знаю, что вы не хотите запугивать его, чтоб он думал, будто инфаркт всю его жизнь перевернет.
– Да, внушать уверенность важно, – согласился доктор, – только не хотелось бы перебарщивать. Было время, я сам думал, что чересчур напуганный пациент – вот наша большая трудность, но чем дальше я продвигался, чем больше историй болезни исследовал, тем больше убеждался, что пациент, который приходит в себя слишком перепуганным, труден для нас ничуть не больше, чем тот, кто напуган не вполне.
