– А. – Девушка потупилась, густо покраснев то ли от стыда, то ли от смущения. – Я и сама справлюсь, – пробормотала она.
Рорик кивнул, помедлил, словно дожидаясь от нее еще каких-то слов, затем открыл дверь и вышел.
Когда Ивейна вошла в зал, все замерло. Рабыни, суетившиеся у висящих над очагом котлов, дружно повернулись к ней. Ингрид прекратила вытряхивать шкуры и уставилась на нее своими глазами-бусинками. Анна шагнула было вперед, но остановилась, когда какая-то девушка схватила ее за руку.
Гуннхильд встала из-за ткацкого станка и направилась к ней с неприязненным блеском в глазах.
Ивейна собралась с духом. Она намеревалась быть вежливой, чего бы ей это ни стоило.
– Доброе утро, Гуннхильд.
– Это мы еще посмотрим, – возразила Гуннхильд, проходя мимо нее и сворачивая к спальне. – И уже полдень на носу.
Ивейна поморщилась. Затем, заметив сгорбившегося в кресле Эгиля, решила, что только храбрость поможет ей завоевать уважение в этом доме. Она пересекла комнату, двигаясь с осторожностью, чтобы не повредить раненое колено.
Неожиданно напряжение схлынуло. Рабыни обменялись многозначительными улыбками и вернулись к своим котлам. Ингрид поджала губы. Девушка, стоящая рядом с Анной, что-то сказала, смыв тревогу с Анниного лица.
Даже на костлявом лице Эгиля появилась слабая улыбка.
– Сюда, детка, – сказал он, указывая на сиденье рядом с собой. – Ты ходишь так, словно всю ночь ездила верхом. Или на тебе ездили, – добавил он со скрипучим смехом. – Так что лучше присядь.
Ивейна обиженно на него посмотрела и подчинилась.
Он снова хмыкнул.
– Почему вы не отдыхаете, милорд? – Девушка взглянула на его посиневшие губы. Она надеялась, что Эгиль сумеет ответить на несколько мучивших ее вопросов, но боялась, что разговор отнимет у него слишком много сил.
– Еще успею отдохнуть в могиле, девочка моя. И называй меня Эгилем. Мы, норвежцы, не любим громких титулов. Нам вполне хватает имени, данного при рождении, и прозвища, заслуженного позже. Только тому, кто стремится стать королем, этого мало, – мрачно добавил он.
Ивейна кивнула.
– Вы говорите о короле Харальде.
– Гм. – Старик окинул ее пристальным взглядом. – Ты многое знаешь. Значит, не служанка. Да, о короле Харальде. – Он фыркнул. – Харальде Прекрасноволосом. Так звали его до того, как он нацепил корону и объявил себя на Гулатинге[13] королем всей Норвегии. Обычный захватчик, если хочешь знать мое мнение. Если не может отобрать землю, то требует денег.
Ивейна вскинула брови.
– Думаешь, те, кто ходит в набеги, ничем не лучше? Ты поймешь со временем, девочка. Мы прижаты к берегам фиордов. Летом наши стада пасутся на пологих склонах, но зимы здесь долгие и суровые, а дальше к северу нет ничего, кроме снега и льда. Только лапландцы могут там жить, торгуя мехом и охотясь на китов, но, Один свидетель, им приходится все время кочевать, чтобы выжить.
– И вы вынуждены завоевывать новые земли. В Англии то же самое.
– Да, но у вас есть земля, которую можно захватывать. Когда противники Харальда теряют свои фермы, у них не остается ничего. Но не все из них устремляются в Англию. Или даже в Нормандию.
– А что же они делают? – с искренним любопытством спросила Ивейна.
– Собирают вещи и едут в Исландию. – Эгиль пожал плечами. – Звучит не слишком заманчиво. Но поселение процветает.
– Но вы-то остались.
– Никто не изгонит меня с земли моих предков, – проворчал Эгиль. А затем с циничной усмешкой добавил: – Пока мы в состоянии платить дань.
Возможно, Рорику приходится ходить в набеги из-за королевской дани? – подумала Ивейна.
– Да, мы сохранили землю, – пробормотал старик. Кутаясь в меха, он смотрел на огонь очага, словно мог видеть в пламени картины своего прошлого. – И все же я боялся, что Ситрик отправится в Исландию. Он всегда был мятежником, а Рорик пошел бы за ним даже в Хель.
Ивейна замерла, не дыша.
– Но не отправился? – очень тихо спросила она, так и не дождавшись продолжения.
– Нет. Оседлая жизнь не для Ситрика. Этот сорвиголова решил присоединиться к Гутруму, королю датчан. – Эгиль вздохнул и покачал головой. – В тот год я взял Гуннхильд в жены. Ситрику и дома сражений хватало. Они с Гуннхильд возненавидели друг друга с первого взгляда, его возмущало, как она обращается с Рориком. Но это не помешало ему уехать и даже не попрощаться.
– Даже с Рориком не попрощался? – Ивейна нахмурилась, вспомнив, что Рорику было всего десять лет. Мятежный родственник, защищающий его от злой мачехи, наверняка казался мальчику героем.
– Еще чего не хватало, – буркнул Эгиль. – Ситрик знал, что я достал бы его из-под земли, если бы он увез Рорика с собой. Молот Тора! Мальчишка еще не вошел в возраст, хотя в силе и храбрости не уступал взрослому воину.
Ивейна улыбнулась, и старик усмехнулся в ответ.
– Да, я горжусь своим сыном. Почему нет? И Рорик прекрасно умел постоять за себя, так что не думай, будто Ситрик бросил его в беде. Им тоже можно гордиться. Я растил своего племянника с колыбели, и он стал для меня вторым сыном.
– И что с ним стало?
– Ха! Ты любопытна, как все женщины, но эта история не для твоих ушей. Скажу лишь, что Ситрик не поладил с Гутрумом. В тот год Гутрум и Альфред Уэссекский подписали договор, и датчане начали селиться на востоке Англии. Вы, англичане, называете эти земли Денло. Ситрик остался на службе у Гутрума, но не находил себе места. Каждый раз, когда он возвращался домой, я ждал, что он найдет себе другого вождя или построит собственный корабль. Затем, через четыре года после того, как Ситрик примкнул к датчанам, Рорик ушел с ним.
– В Англию?
– Да, в Англию. А еще через шесть лет Ситрик погиб. Это все, что тебе нужно знать, девочка. Если Рорик захочет, он расскажет тебе остальное. Но знай. Самое важное в жизни норвежца – семейная честь. Смерть кровного родственника должна быть отомщена. И это относится не только к сыновьям и братьям, но и к более дальним родственникам, к приемным детям, как юный Торольв, потерявший отца, и к тем, кто вошел в семью через брак. Честь, девочка. Помни об этом.
– Ивейна знает о чести больше, чем многие мужчины, отец, – сказал с порога Рорик.
Ивейна обернулась, и ее сердце екнуло. Рорик, такой высокий и сильный, заполнил собой весь дверной проем, но впервые она увидела в нем не храброго витязя из своих детских снов, а ребенка, не знавшего материнской ласки, мальчика, выросшего среди мужчин, чьи жизненные законы суровы и неумолимы.
