Она осмотрелась, потом осторожно сошла вслед за отцом с подножки коляски и задумчиво впилась глазами в цветники.
Дмитрий подал дочери букет, который она приготовила ещё с вечера. Пышные лиловые головки ирисов словно бы оттеняли её красный далматик, тоненькую белую шейку и прекрасно сочетались с зелёными глазами.
Она постояла, держа в руках этот пышный букет, будто ждала, что хозяин выйдет на высокое двухпролётное крыльцо и сбежит по ступеням, радуясь прибытию высокого гостя да ещё с дочерью...
Кассандра не смогла поехать с ними: она лежала в постели после рождения шестого ребёнка. Теперь в их семье было две дочери и четверо мальчишек. И последний, шестой, был пока такой крохотный, что Мария даже боялась взять его на руки: ей всё казалось, что она, большая и неловкая, сломает ручку или ножку новорождённому, повредит ему что-нибудь. Тихая нежность и страх причинить вред этому последнему малышу навсегда остались в её сердце.
Этого младшенького назвали Антиохом в честь старшего брата Кантемира, тогда ещё бывшего господарем Молдавии.
Хозяин и в самом деле показался перед гостями, только не сбежал с крыльца, а неожиданно вышел из-под густой тени высокого граната, растущего на прохладной лужайке, осыпаемой лёгкими брызгами воды из ближнего фонтана.
Он подошёл к гостям, слегка прихрамывая: больная нога всё ещё давала о себе знать, — расцеловался с Дмитрием и повернулся к Марии.
— Да ты уж вовсе невеста, — сказал он по-русски.
— Я почти взрослая, — ответила она тоже по-русски, и Толстой удивился: ведь совсем недавно, каких-нибудь два-три месяца назад, он прислал в дом Кантемира учителя русского языка. Теперь Мария говорила уже на стольких языках, что Пётр Андреевич запутался.
Она подала ему лиловые ирисы и выжидательно смотрела на него. Чего она ждала? Он торопливо проговорил слова благодарности за визит и внимание, передал букет вышедшему на крыльцо Макарию и снова обратил свой взгляд на Марию.
— Ты ведь у меня первый раз, — начал он опять по-русски, и Мария едва заметно кивнула головой, — вот и покажу тебе и дом, и сад. Теперь султан благоволит ко мне...
— Наверное, надо сказать: «Благоволит величайший из всех земных владык ко мне», — слегка поправила его Мария.
Толстой расхохотался.
Но она вновь посерьёзнела, взглянула в спину унёсшему цветы Макарию и сказала серьёзно, испытующе глядя в глаза Петру Андреевичу:
— А почему вы не ответили на наши пожелания?
Пётр Андреевич удивлённо поглядел в самые глаза Марии.
— Не понял, — раздельно произнёс он.
— Мы подарили вам лиловые ирисы, — пояснила Мария.
— Ну и что? — пожал плечами Пётр Андреевич. — Я вам очень благодарен за подарок и цветы...
Мария взглянула на отца, потом опять на старого Толстого.
— Вы не умеете читать цветы? — изумлённо спросила она.
— Так не пойдёт, — живо ответил Толстой. — Давайте пройдём вон в ту беседку и там продолжим наш разговор, а то моя нога всё ещё плохо меня переносит...
Они потихоньку шли по саду, попадая то в солнечный яркий луч, то в густую тень очередного дерева.
Мария внимательно смотрела по сторонам и вдруг почему-то остановилась перед цветником, на котором ясно была выведена цветами сегодняшняя дата.
Она снова недоумённо поглядела на Толстого, но сдержала себя и молчала до самой ажурной беседки, где был крохотный стол и низенькие деревянные диванчики по стенам.
Набежали ливрейные слуги, живо расставили угощение и так же живо исчезли. Показался было и Макарий, но Пётр Андреевич махнул ему рукой, и тому ничего не оставалось, как скрыться в прохладной полутьме дома.
— Мы приехали, чтобы поздравить вас с великой победой, — серьёзно и проникновенно сказал Дмитрий Кантемир. — Вся Европа гудит, султанский двор теперь будет взирать на вас ещё более подозрительно...
— Да. — Толстой обмакнул губы в прохладный и сладкий шербет. — Эту победу царь-батюшка наш прямо-таки вырвал у непобедимого Карлуса.
— Расскажите о подробностях, — попросил Дмитрий. — Мы только и знаем, что армии шведского короля больше нет, что сам Карл скрылся на нашей территории, отдался под покровительство султана, сидит в бендерской райе[16], в крохотном селе, лечит свою рану и рвёт и мечет от злобы и ненависти...
Толстой пожевал толстыми губами, поглядел на Марию и взялся рассказывать о Полтавской битве то, что уже сообщили ему из Москвы.
Слегка приоткрыв рот и горя глазами, слушала Мария этот рассказ. Она так и представляла себе отважного рыцаря, витязя, поспевающего всюду, где нужен был его острый меч и громкая команда.
Конечно, она не могла вообразить себе весь ужас и страх этой битвы. Не виделись ей горы трупов на самом поле битвы, моря крови и не слышались стоны раненых. Она видела лишь красивое, разгоревшееся лицо русского царя, несущегося на высокой великолепной лошади, его кудри, волной вздымавшиеся по плечам, его небольшие усы, слегка прикрывающие верхнюю губу, его сочные пунцовые губы, раскрывшиеся в победном крике.
Она была очарована этим видением, дрожала от умиления и восторга, вслушиваясь в сухие слова Петра Андреевича, и снова и снова вставали перед ней картины великолепной битвы, в которой русский царь Пётр был героем, её кумиром, идолом.
Толстой рассказывал долго, говорил, как побежали шведы, как раненый, истекающий кровью шведский король Карл пытался собрать под свои знамёна своих убегающих воинов, как они не слушали его.
И Мария чувствовала такую радость, как будто она сама взмахивала обоюдоострым мечом, сама мчалась среди вражеских копий и стрел на высоком белом гордом коне, среди разрывов бомб и раскалённых ядер, среди огромных фонтанов взметнувшейся земли.
Ах, как любовалась она этим героем, как замирало её сердечко, когда она слышала, что три пули были уготованы ему в этом бою! Первая попала в шляпу, и она видела в своём воображении, как слетела эта шляпа, пробитая вражеской пулей, видела, как попала в седло вторая, прострелившая спину коня, как подвели к нему другого коня и он птицей взлетел в новое седло, она видела, как ударила ему в грудь третья пуля и покосился, изогнулся его золотой наперсный крест, но спас ему жизнь...
— Сам Господь за него, — шептала она в упоении.
Так бы слушала и слушала она этот рассказ, так бы и сидела, представляя себе этого удивительного героя войны, настоящего Марса, о котором она уже много читала...
Но Пётр Андреевич внезапно оборвал рассказ.
— Так что же там с языком цветов? — внезапно спросил он, оторвавшись от чашки с крепчайшим кофе. — И за что ты хотела мне попенять?
Мария не сразу поняла, что этот вопрос относится к цветам.
