— Что мы подождем. Когда я соглашусь… когда мы…
— …поженимся. — Улыбка Лона сделалась шире, удовлетворение в глазах — ярче. — Ну да, мы подождем.
Он блефует, не иначе.
— Я не хочу замуж.
— Зря. Я припас для тебя сотню видов любви.
— Ста разных поз не может быть.
— А разве я говорил о позах? — Лон поднял бокал с вином. В свете лампы над головой хорошо была видна твердая и резкая линия его скулы. А затем он посмотрел на Софи взглядом, в котором горел потайной чувственный огонь. — По-моему, о позах я ничего не говорил, хотя многие из них должны тебе понравиться, а некоторые, я не сомневаюсь, ты никогда не пробовала.
Воздух застрял у Софи в горле. Она смотрела на Лона словно в бреду. Голова у нее кружилась. Она была заинтригована в высочайшей степени. Перед ее мысленным взором мелькали изображения Лона и ее самой в разнообразных положениях. Он на ней сверху… Он снизу… Он сзади нее…
Она медленно выдохнула, распаляясь.
— …ты не станешь моей.
Софи поднесла трясущуюся руку к горлу и оттянула ворот майки: ей было трудно дышать. Ей нужен воздух. Лед. Хотя бы долгий, умопомрачительно холодный душ.
— Это же безнадежно старомодно. — Она еще раз оттянула ворот. — А ты не старомодный.
Лон допил красное вино и поднялся из-за стола.
— Это я говорю. Я знаю тебя. — Она посмотрела на него снизу вверх — и увидела, почувствовала его. Ей захотелось, чтобы каждая клеточка этого мощного тела (обнаженного) прижалась к ней. — Ты был готов взять меня на заднем сиденье «бентли» Уилкинсов в Буэнавентуре, а мне было только семнадцать лет!
Взгляд Лона задержался на полной груди Софи; под ее майкой вырисовывались затвердевшие соски, которые, казалось, вот-вот прорвут ткань.
— Даже тогда у тебя была роскошная грудь. В тот вечер я хотел всего лишь взять в рот твои соски.
Софи с грохотом отодвинула от стола свой стул. Костяшки на ее сжатых кулаках побелели.
— Очень милая история. Спокойной ночи, Алонсо.
Она увидела холодный серебряный блеск в его глазах. Он полностью владел собой.
— Спокойной ночи, Софи.
Когда она шла по коридору, то чувствовала, что он провожает ее зловещей улыбкой победителя.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Не бывает снов более сексуальных, больше наполненных физическими ощущениями, чем те, что снились Софи в эту ночь. Она просыпалась едва ли не каждые полчаса, пылающая и несчастная, смотрела на часы и молилась о наступлении утра, которое исцелит ее от эротических видений.
Но потом она закрывала глаза, и сны возвращались, и Лон в них был несказанно хорош, несказанно ярок.
Его глаза горели, когда он знакомился с ее телом.
Она чувствовала, как его твердое тело прижимается к ней, но стоило ей потянуться к нему, как он от нее ускользал. А когда она отталкивала его, он опять принимался ее целовать в плечи, в шею; тогда она поворачивалась к нему и отвечала. Ее влекло к его губам. Влекло к его глазам. Влекло к твердому телу и теплой, гладкой коже.
Мерзавец.
Софи резко проснулась. Ее пальцы сжимали край белой простыни, а кожу покрывала испарина.
Она чувствовала себя измученной, выжатой как губка, все ее тело, от губ до коленей, трепетало и пульсировало, каждая клеточка жаждала прикосновения Лона. Жаждала освобождения.
Он уничтожил ее. Уничтожил тем, что не взял ее.
Она перевернулась на живот и зарылась лицом в подушку.
Но суть не в сексе. Это Софи называла это сексом. Это она придала проблеме физический характер в отчаянном усилии защитить свое сердце.
Какая нелепость. Как нелепа она. Она вышла замуж за Клайва, чтобы быть уверенной в том, что Лон не сможет разбить ее сердце.
Лон — это шторм эмоций.
Клайв — это мир и надежность.
Не злая ли это шутка судьбы? Клайв оказался ненадежным, их брак не принес мира, а Лон, как оказалось, непоколебим как скала.
Лон — ее скала, ее опора.
Так было всегда.
Слезы подступили к глазам Софи. Она закусила губу, вцепилась в подушку и зажала ею уши, как будто этот жест мог ей помочь спрятаться навеки.
Она испортила жизнь и себе, и ему. Нет, она не маленький трусливый страус. Она — трусливый ядовитый страус. Она отравила себя, Клайва, Лона. И вот Лон пришел к ней, давая ей второй шанс, а она все-таки не решается?
Софи села на кровати, прижимая подушку к животу. Она любит Лона. Не было в ее жизни дня, когда бы она не любила Лона. Да, его необузданность немного пугала ее, но за прошедшие десять лет он отчасти научился справляться со своими порывами. Он по-прежнему страстный, но теперь он чаще смеется. Он шутит. Он стал куда терпеливее. Он куда меньше спорит.
И она нужна ему.
Ему нужна жизнь вместе с ней, а ей нужно все, чем он готов охотно поделиться: его сердце, его мысли, его тело, его судьба.
Она тоже хочет разделить с ним его жизнь. Им будет хорошо вдвоем. Она может представить себя его женой: вот они гуляют, завтракают, шутят. Эта жизнь будет напоминать те каникулы в Колумбии, но теперь будет еще лучше, потому что они стали старше и умнее. Жизнь внесла коррективы в их фантазии.
Но есть препятствия. Есть кое-что, чего Лон о ней не знает.
Она умеет быть мотовкой. Универмаг «Хэрродс» навсегда останется ее городским раем.
Она бывает импульсивной. Ее реакция на предложение Клайва была чисто рефлекторной; она объяснялась только известием о том, что Лон в очередной раз уехал из страны на три месяца.
Ее стихия — разрушение. Она оформила бы развод с Клайвом, если бы он не умер. В этом браке не было любви.
Вот как обстоят дела. Невеселая, зато правдивая картина. И она должна открыть Лону правду о себе. Он должен видеть, кто она и что. Если он сможет жить с ней, какая она есть, что ж, тогда она будет с ним.
Тогда он станет ее мужем. Будет ее любить. Так, как любит его она.
Софи потянулась за халатом. Нужно поговорить с Лоном не откладывая.
Из соседнего номера доносился звук льющейся воды. Софи поплотнее запахнула халат, подумав, что ей придется вернуться в свою комнату. Но шум воды прекратился, и она замерла.
Вперед, приказала она себе. Постучи.
Она выполнила собственную команду. Лон, обнаженный до пояса и мокрый, открыл дверь. На его бедрах было белое полотенце.
— Доброе утро, — сказал он, вытирая волосы другим полотенцем.
Софи не могла не смотреть на его перекатывающиеся по всему телу мускулы.
