Вернувшись в спальню, где неприятно пахло лекарствами и болезнью и раздавалось неровное, с хрипами и присвистом дыхание старого князя, Мария Андреевна упала в кресло и, закрыв лицо ладонями, разрыдалась. Последний нанесенный ей удар сломил самообладание княжны. Она чувствовала себя одинокой, всеми покинутой и в одночасье лишившейся всего, что было ей дорого в жизни. Вацлав Огинский, которого она почти успела полюбить, был мертв; дед, дороже которого для нее не было никого на свете, готов был умереть в любую минуту; и даже самый дом, в котором она выросла и который считала самым милым и уютным местом на земле, более не принадлежал ей, насильно занятый чужими незнакомыми людьми.
Шестнадцатилетняя княжна, вдруг оказавшаяся одна перед лицом испытаний, которые были по силам далеко не каждому мужчине, рыдала в спальне умирающего, а под окном по булыжникам двора все так же бродил, спотыкаясь и временами принимаясь неразборчиво напевать, пьяный караульный улан.
Глава 7
Утром следующего дня осунувшаяся после проведенной без сна ночи, с покрасневшими, но сухими глазами княжна Мария, твердо глядя прямо в лицо капитану Жюно, представила ему Кшиштофа Огинского как своего кузена, прибывшего, рискуя жизнью, навстречу ей из Москвы.. Внезапное, никем не замеченное появление его в доме княжна объяснила тем, что кузен прошел последние десять с лишком верст пешком. По ее словам, лошади его вместе с коляской были отобраны у него отступающими русскими казаками, в результате чего ее несчастный кузен вынужден был идти пешком и добрался до Вязмитинова лишь поздней ночью.
Капитан Жюно выслушал ее со своей всегдашней учтивостью и в самых вежливых выражениях высказал в ее присутствии свое горячее сочувствие "кузену" и восхищение его благородством и мужеством. История эта, однако, не вызвала у него полного доверия, и он про себя решил, не медля, испытать сей романтический рассказ на прочность. С этой целью он испросил у княжны позволения остаться с ее кузеном наедине.
- Вам не о чем беспокоиться, сударыня, - пряча в густых усах улыбку, сказал он, перехватив ее встревоженный взгляд. - Я лишь хочу обсудить с вашим кузеном некоторые дела, не представляющие для вас интереса. Вы должны понять, как приятно бывает столь неожиданно встретить светского человека там, где привык видеть только славные, но недалекие физиономии подчиненных тебе солдат.
- Не беспокойтесь, княжна, - присоединился к нему пан Кшиштоф, - все будет хорошо.
"Посмотрим", - подумал при этих его словах капитан Жюно.
- Ну что же, сударь, - сказал он, когда княжна вышла, затворив за собой дверь, - я думаю, нам с вами есть что обсудить. Рассказ нашей милой хозяйки, вашей родственницы, признаться, показался мне не вполне правдивым. Говоря по совести, у меня сложилось впечатление, что он целиком вычитан из скверного романа, коих такое огромное количество печатают в последнее время. Основываясь аа этом моем впечатлении, я просил бы вас ответить, кто вы такой и каким образом, а главное, с какой целью проникли в дом. Я целиком понимаю, что мое поведение трудно назвать учтивым, но меня оправдывает суровость военного времени и необходимость считаться с тем, что вы можете оказаться шпионом.
Пан Кшиштоф выслушал эту речь с полным спокойствием, развались в кресле, до которого еще не успели добраться уланы капитана Жюно. Когда капитан замолчал и с выжидательным выражением уставился на собеседника, пан Кшиштоф вынул из кармана старомодного и заметно короткого ему сюртука князя Вязмитинова бумажник, открыл потайное отделение и положил на стол перед капитаном сложенный вчетверо лист плотной, голубоватой бумаги.
- Прочтите этот документ, - сказал пан Кшиштоф. - Он все объяснит. Прошу лишь не держать зла на хозяйку этого гостеприимного дома за ее невинную ложь. Поверьте, она не ведает, что творит.
Удивленно приподняв брови и с весьма недоверчивым выражением лица капитан Жюно развернул предложенный ему документ, бросив предварительно быстрый взгляд на пана Кшиштофа. Огинский сидел в прежней вольной позе и в ответ на взгляд капитана утвердительно кивнул, предлагая ему читать.
Капитан опустил глаза в бумагу, и брови его поднялись еще выше.
- Даже так! - воскликнул он, узнав знакомый ему почерк и взглянув на подпись.
Перед ним был собственноручно составленный и подписанный лично маршалом Мюратом документ, который гласил: "Податель сего является моим доверенным лицом и действует по моему поручению. Солдатам и офицерам императорской французской армии предписывается оказывать ему всяческое содействие и не чинить препятствий в выполнении его миссии, направленной всецело на благо Франции".
Дважды прочтя бумагу, капитан медленно сложил ее и поднял на пана Кшиштофа уже совсем иной, оценивающий и понимающий взгляд. Привстав, он слегка наклонил голову и прищелкнул под столом каблуками.
- Я к вашим услугам, сударь, - сказал он. - Разумеется, в той небольшой мере, в которой это не помешает моему основному занятию - войне.
- Я имел случай наблюдать это ваше занятие, - нарочно напуская в голос морозу, суховато сказал пан Кшиштоф, который вовсе не ощущал той уверенности, с которой говорил. - На первый взгляд занятие ваше и ваших славных воинов заключается в варварском разграблении дома.
- А ля гер ком а ля rep, - повторил капитан крылатую фразу. - Солдаты всегда грабят, и удержать их от этого не в силах человеческих. Могу лишь заметить, что мои солдаты - это моя забота, и что ваша миссия, о которой пишет маршал, вряд ли заключается в том, чтобы обучать офицеров армии императора Наполеона тому, как им должно командовать войсками.
- Я хотел лишь подчеркнуть, - не дрогнув перед этим напором, твердо заявил пан Кшиштоф, - что порученное мне принцем Мюратом дело имеет весьма деликатное свойство и напрямую связано с этим домом - вернее, кое с чем из содержимого этого дома. Поэтому мне не хотелось бы, чтобы ваши солдаты, продолжая грабеж, невольно помешали бы мне в выполнении моего поручения.
- Возможно, нам было бы легче договориться, если бы я знал, что именно вы ищете, - тонко, как ему казалось, улыбнувшись, сказал капитан Жюно.
- Это останется секретом, - отрезал Огинский. Сам будучи проходимцем, он склонен был видеть подобных себе в каждом из встреченных им людей. Впрочем, в случае с капитаном Жюно его осторожность была вполне оправданной. Посвяти он капитана во все подробности своего дела, даже не упоминая о сумме, которую обещался заплатить за икону Мюрат, француз непременно сам додумал бы все, о чем умолчал пан Кшиштоф, и сделал из этого соответствующие выводы. Выводы эти были просты. Разумеется, Мюрату было безразлично, кому платить, лишь бы икона поскорее оказалась у него. Получив желаемое из рук капитана Жюно, неаполитанский король вряд ли даже вспомнил бы о своем порученце, бесследно сгинувшем в горниле великой войны. Капитану, в свою очередь, ничего не стоило спровадить пана Кшиштофа на тот свет, чтобы после рассказать Мюрату любую пришедшую в голову байку об обстоятельствах его гибели. Поэтому пан Кшиштоф твердо решил действовать в полном секрете, выговорив себе как можно больше свобод и привилегий.
