— Ну, как вы? — радостно спросил Вакуленко, чуть ли не обнимая меня. — Маскируетесь? Понимаю….
— Женя, у меня мало времени. Скажите, вы… видели мою сестру? — Я вдруг спросил совершенно не о том, о чем хотел. Или именно о том, только себе не признавался. — Она вроде была на суде…
— Была, была. Жива-здорова.
— Вы с ней… общаетесь?
— Ну разумеется, Игорь. И обязательства свои выполняем. И…
— А адрес… адрес ее у вас есть?
— Да. Написать вам? — Не дожидаясь моего согласия, он вынул из кармана блокнот, вырвал оттуда листок, черкнул на нем что-то. — Держите. Я так и знал, что это будет первое, о чем вы у меня спросите.
— Спасибо. — Я сжал листок в кулаке. — И…
— …статьи.
Он протянул мне флешку.
— Здесь все, кроме двух последних. Уж не обессудьте. Все обыскались, не поверите — но «Стыда» ни у кого не оказалось и «Хайяма» тоже…
Удивленный, я пропустил мимо ушей его невольный каламбур.
— Кого?
— Не кого, а чего, Игорь. Вашей последней статьи. «Омар Хайям и четвертая сура Корана».
Я, кажется, побледнел. Но усилием воли заставил себя не проявлять чувств. Медленно сел на кресло перед столиком.
— Игорь, вы что, не помните?
— Помню. — Я был вынужден врать, еще не зная зачем. — Но не помню, о чем она.
— Ну, это-то легко. Вы там рассуждали о Хайяме, о его отношениях со временем, женщинами и смертью. Занятная, скажу я вам, получилась статейка. Я вот тоже задумывался, почему он пил, будучи правоверным… Игорь, с вами все в порядке?
— Да… — У меня в голове пронеслась масса возможностей. Догадок. Причин и следствий. — А вы точно уверены, что ее нет?
— Да. — Вакуленко, казалось, был искренне раздосадован. — Может, на сайте осталась… Знаете, чего больше всего жалко? Эту его поэму.
— Какую поэму?
— Ту, которую вы цитировали. Там была такая love-story про юношу и девушку. Что-то вроде «Руслана и Людмилы», только на персидский лад. Я, знаете, пытался ее даже в Сети найти — но увы. Может, она не переведена… Хотел еще у вас спросить, откуда вы ее взяли. Не сами же вы ее с фарси переводили.
— Ладно, Женя, спасибо… — Я встал с кресла. — Я, пожалуй, пойду. У меня срочные дела.
— Э… Игорь, а как же рассказ о том, что было в тюрьме и все такое? Читатели ждут. Может, поднимемся, и…?
— Женя, не сейчас. До конца недели я занят. Как только освобожусь, расскажу все, что сочту нужным, хорошо?
В лице Вакуленко выразилось разочарование, но он тут же всем видом изобразил понимание.
— О’кей, как скажете. Но вы же не исчезнете? Расскажите хотя бы, где вас искать?
— Академика Варги, 16. — Все же кто-то, кроме друзей, должен знать, где я. — Надеюсь на вашу деликатность.
На улице я разжал кулак. Улица Введенского, 23. Значит, «Стыд и совесть» не была последней статьей. Хайям, Дервиш… Все сложнее, чем я думал.
Дом оказался обычной пятиэтажкой, с подъездом без домофона. Я поднялся на четвертый этаж, позвонил. Никто не ответил. Я позвонил еще раз, за дверью раздались шаркающие шаги.
— Кого вам?
— Настя…
Она приоткрыла дверь, подслеповато щурясь. Узнав меня, кажется, вздрогнула.
— Настя, здравствуй…
Она продолжала так стоять, глядя на меня со скорбным выражением, так что я несколько смешался.
— Ты… занята?
Казалось, она еще больше постарела за эти дни; я привык к ее усталому и безысходному выражению лица в те последние годы детства, когда мы жили вместе — теперь оно как будто стало маской, неснимаемой маской, которую она, очевидно, была обречена носить до конца жизни.
— Нет, не занята. Проходи.
Ее голос был хриплым, простуженным.
— Ты… одна?
— Да.
— А… муж?
— Спит.
Я знал, что это значит — судя по батарее бутылок в прихожей. И — всхрапам и стонам за стеной.
— Проходи на кухню. Чай будешь? — Она вымученно улыбнулась. — Я сегодня не готовила, ты бы предупредил…
Как будто я мог ее предупредить.
— Я… ненадолго.
Надо было уходить сразу же, но я, повинуясь какому-то мазохистскому порыву, сел на табуретку.
— Как… ты?
Она развела руками:
— Как видишь…
Она не села. Отошла к окну, прислонилась к батарее. Кусая губы.
— Как видишь. Рада, что тебя… отпустили.
Но в ее голосе не было радости. Она не была рада меня видеть. Кажется, она вообще меня не ждала.
— Ты… Вакуленко сделал то, что обещал? — спросил я зачем-то.
Она фыркнула. Потом прошла мимо, закрыла дверь — раздался очередной вздох и за ним стон.
— Обещал… обещает пока.
— Настя, я теперь… теперь очень богат, и… — Я осекся, вспомнив, что собирался отказаться от наследства. Но продолжил: — Я могу тебе помочь…
— Не надо. Игорь, не надо. — Она поморщилась. — Я… действительно рада, что все так… обошлось.
Я молчал. Не это она хотела сказать.
— Ты меня простила?
— За что?
Она знала за что.
Лучше бы я сюда не приходил.
— Ты в этом, — она повела рукой, показывая, что подразумевает под «этим», — не виноват. Я это сама. Тысячу раз могла развестись. И уехать куда-нибудь. Техникум закончила, бухгалтера везде нужны… Да все откладывала, думала, вот-вот все прекратится. Костя выздоровеет… Мы же и лечились, и кодировались… Он хороший человек. И любит меня, — произнесла она с вызовом. — У детей должен быть отец, а? Как ты думаешь? Или безотцовщина лучше? Или ты, как и прежде, считаешь, что ты один во всем мире? И тебе плевать на сестру, как и раньше на родителей?
— Настя…
— Нет, ты ответь!
— Ты же сама…
— Да, сама! Ты зачем сюда пришел? Снова сказать мне, что я, такая-сякая, бросила родителей и брата?
— Нет, я…
— Игорь, я виновата, да. Но только в том, что оставила их на тебя! На такого эгоиста, как ты! Я бежала и от тебя тоже, как ты не поймешь? От твоего вечного молчания, твоей замкнутости, думала, что ты там вынашиваешь, что у тебя в голове? А потом прочитала, что ты пишешь, и… О, Господи! А ведь столько людей от тебя в восторге, сколько у тебя защитников и… поклонников!
Я почувствовал, как во мне вскипает гнев.
— Не передергивай. Ты хотела лучшей жизни, вот и все. И ты ее, — я огляделся не без иронии, — ты ее получила. Разве не так? Чем я хуже тебя? Тем, что пытался задуматься над тем, почему мы так живем, а не слепо плыл по течению? Почему ты все и всегда перекладываешь на меня?
