Вера сама удивилась, когда об этом подумала. Воспоминания о той, домосковской, жизни становились всё более и более смутными. Да и что может толком помнить ребёнок до шести лет? Так – обрывки, огрызки и обмылки впечатлений.
О Ромке она почти не вспоминала. Разве что мимолётно, случайно. В глубине души, конечно, Вера затаила на него обиду. Ни разу не ответил на её письма, не дал о себе знать, будто забыл её в ту же самую секунду, когда она уехала. Словно это и не он бежал вслед за машиной, увозящей от него Веру, и кричал вслед, что обязательно найдёт её…
Вьетнамская жар-птица была единственным символом, хрупким мостиком, который до сих пор связывал её с прошлым. Да, брелок уцелел – Вера привезла его с собой в Америку. На ключах не носила, боялась потерять, и потому повесила птичку на абажур своей настольной лампы. Жар-птица, подсвеченная электричеством, словно сияла изнутри. Иногда, забавы ради, оторвавшись от приготовления уроков, Вера щёлкала по брелоку пальцем, и жар-птица принималась раскачиваться, трепеща крыльями и хвостиком. Совсем как живая…
Школьный автобус запаздывал, и Вера уже начала немного замерзать. Дорога вообще была пустынна, словно город вымер. Было в этом что-то притягательно-жутковатое. Наконец, из-за поворота вдали показался внедорожник. Вера плохо разбиралась в марках машин, но этот «Форд» был ей знаком, поскольку – тут её сердце учащённо забилось – именно в таком приезжал в школу мистер Бэнкс.
Автомобиль подкатил к остановке и притормозил. Вера, вспыхнув, как зарево, осознала, что это и в самом деле был её учитель литературы.
– Доброе утро, Вера! – поздоровался он, опуская стекло машины с её стороны. – Что ты тут делаешь? Ты разве не знаешь, что занятия в школах отменены?
Она растерялась.
– Вообще-то… впервые об этом слышу, – пробормотала девушка в замешательстве.
– Было объявление утром в теленовостях и по радио, сильный снегопад, опасные ситуации на дорогах, – пояснил учитель.
– Я не смотрю по утрам телевизор и не слушаю радио, – пояснила она. – К тому же этот снегопад вовсе не кажется мне сильным.
– Ах, да, – засмеялся мистер Бэнкс, – я и забыл, откуда ты приехала…
С этими словами он распахнул дверцу, приглашая её в салон.
– Ну, если ты собиралась в школу, то садись – я довезу. Автобуса ты сегодня всё равно не дождёшься.
Вера чуть не умерла от восторга, но всё же, сохраняя остатки благоразумия, спросила:
– Что же я буду делать в школе, раз нет занятий?
– Мы могли бы ещё немного порепетировать, – невозмутимо откликнулся мистер Бэнкс. – Мистер Стрикленд должен быть там, можем все вместе ещё раз пройти твои главные сцены.
Возразить на это, к счастью, было нечего, поэтому Вера с удовольствием уселась в машину.
Их школа ставила традиционный спектакль к Рождеству. Вот только за основу они взяли не историю божественного рождения младенца Иисуса, как делало большинство младших и средних школьников, а самую настоящую пьесу, сценарий которой написал лично мистер Бэнкс – по повести Чарльза Диккенса «Сверчок за очагом».
Действие пьесы, с лёгкой руки учителя литературы, было перенесено из девятнадцатого века в наши дни, однако основные события и герои остались бережно сохранены. Это была трогательная история любви, согретая теплом домашнего очага и озарённая светом Рождества. Вере досталась там роль Крошки – миссис Мэри Пирибингл. Руководитель школьного театра – мистер Энтони Стрикленд, страшно забавный, невысокий, пухленький и лысый человечек, придумал также, что в промежутках между сменой декораций артисты будут петь – чтобы зрители не скучали. Со сцены должны были прозвучать самые популярные рождественские хиты, превращая, таким образом, спектакль практически в мюзикл. Это были такие знаменитые песни, как «O Holy Night», «What Child Is This?», «White Christmas», «We Wish You A Merry Christmas»…
За два года в Америке Вера и её семья очень полюбили всю эту праздничную атмосферу и суету, которая начиналась ещё осенью. Даже российский Новый год померк для них на фоне местного Рождества. Тем более, Вера вообще недолюбливала Новый год – он напоминал ей о маминой смерти… Католическое же Рождество – о, это было другое дело! Суматоха в торговых центрах – выбор подарков, непременная праздничная упаковка, блестящая обёрточная бумага и шуршащие ленты; обязательная рассылка рождественских открыток всем друзьям и знакомым; праздничная иллюминация на зданиях и деревьях; традиционная индейка на праздничном столе; венки из вечнозелёной омелы, украшенные красными и золотыми лентами, под которыми принято было целоваться со своей второй половинкой; рождественские гимны; композиции, представляющие собой рождение младенца Иисуса, – хлев, ясли, дева Мария с Иосифом и почтительно склонившиеся волхвы… В преддверии Рождества многие местные семьи отправлялись также в Орегонский театр балета – посмотреть «Щелкунчика».
Вера вообще легко и охотно приняла все новые, «чуждые» для русского человека праздники: и Рождество, и День Святого Валентина, и Хэллоуин, и День Благодарения, и День Святого Патрика… А вот мачеха недовольно фыркала: всеми силами стремясь вырваться из этой варварской России, она, тем не менее, втайне тосковала по традиционному русскому Новому году с неизменным Женей Лукашиным по телевизору и салатом оливье на столе. В Америке же многие убирали ёлки сразу после Рождества: Новый год считался праздником средней руки, и отмечали его без шума и пафоса.
Вера уселась в машину к мистеру Бэнксу, страшно стесняясь. Руки её были мокрыми и холодными от снега. Она долго не могла правильно закрепить ремень безопасности, пока учитель, улыбаясь, не помог ей. Они покатили по шоссе под песню группы «Wham!», льющуюся из динамиков:
– Last Christmas I gave you my heart
But the very next day you gave it away…
This year, to save me from tears
I'll give it to someone special…
На прошлое Рождество я подарил тебе своё сердце,
Но на следующий же день ты его вернула.
В этом году, чтобы оградить себя от слёз,
Я подарю его кому-нибудь особенному…
Вера делала вид, что поглощена пейзажами за окном, чтобы не выдавать своего смущения. В присутствии учителя она всегда чувствовала себя полной дурой. К счастью, он, кажется, этого не замечал. Он завёл с ней непринуждённый разговор о музыке, о её голосе и таланте.
– Вот тот самый момент… когда ты переходишь сразу на две октавы выше в песне «Что это за дитя?» – у меня мурашки бегут по коже, – признался мистер Бэнкс. – Это что-то… нереальное, космическое. Где ты училась вокалу?
– Бабушка со мной занималась до самого переезда в Америку, – с улыбкой отозвалась Вера. – А строже педагога, чем она, я не знаю…
– Она… жива? – осторожно и деликатно спросил мистер Бэнкс.
Вера кивнула:
– Слава Богу, жива и относительно здорова. Осталась в России, вполне довольна тамошней жизнью, занимается репетиторством, регулярно следит за перипетиями в жизни героев «Санта-Барбары» и в телефонных разговорах донимает меня вопросами, чем там дело кончится. А я не знаю, – Вера фыркнула, – я правда не знаю, я не смотрела этот сериал… Да и вообще, насколько мне известно, в Америке показ этой мыльной оперы закончился несколько лет назад, так что это уже неактуально.
