Книга Жизнь - Кейт Ричардс

Лето 62-го, Мик. Брайан и я на Эдит-гроув. Осваиваем чикагский блюз.

Клубы: Marquee, Илингский, Crawdaddy. Сражения за территорию с трад-джазерами. Появляется Билл Уаймен со своим Vox. Гоняют шнягу в отеле Station. Мы заполучаем Чарли. Эндрю Луг Олдэм добывает нам контракт с Dеcca. Первый британский тур с Everly Brothers,

Бо Диддли и Литтл Ричардом; наша музыка утопает в визге и исступлении аудитории. Beatles дарят песню. Эндрю запирает меня и Мика на кухне, и мы сочиняем свою первую вещь.

Roiling Stones провели первый год своей жизни, шляясь по разным местам, воруя еду и репетируя. Мы сами платили за то, чтобы быть Rolling Stones. Место, где мы, то есть Мик, Брайан и я, жили — номер 102 по Эдит-гроув в Фулхэме, — было по-настоящему омерзительным. Мы почти сделали своим профессиональным долгом поддерживать его в таком состоянии, поскольку для того, чтобы поддерживать его в другом состоянии, наших средств не хватало. Мы въехали туда летом 1962-го и прожили год, в ходе которого перетерпели самую холодную зиму с 1740 года, как утверждают анналы. Шиллинги, которые мы скармливали счетчику за тепло, электричество и газ, доставались нелегко. У нас были матрасы и практически никакой мебели, один вытертый ковер. Фиксированная очередность использования двух кроватей и пары матрасов отсутствовала. Но в общем это значения не имело, потому что обычно мы все втроем просыпались на полу рядом с громадной радиолой, которую Брайан приволок с собой, — шикарной нагревавшейся бандурой эпохи 1950-х.

Ссылка на дом в Google Map Street View 102 Edith Grove, London SW10 0NH

Мы просиживали штаны, занимаясь музыкой, в Wetherby Arms, что на Кингз-роуд в Челси. Я привычно отправлялся на зады кабака, прихватывал их пустую посуду и им же её сдавал. За пивную бутылку можно было получить пару пенсов. По тем временам сумма довольно жалкая. Мы воровали бутылки и тогда, когда удавалось попасть куда-нибудь на вечеринку. Сначала проникал один, за ним остальная шайка.

Номер 102 по Эдит-гроув был веселым заведением. Три девицы под нами на первом этаже — студентки-педагогини из Шеффилда. Два гомика из Бакстона сверху. Мы занимали этаж посередине. Какого хрена мы делаем в Челси, живя между этими северянами? Просто какая-то открытка «Добро пожаловать в Лондон» — ни одного лондонца.

Педагогини из Шеффилда теперь, наверное, уже школьные директрисы. А в те дни это были греховодницы еще те. На что лично у нас времени особенно не было. Быстро влез, быстро вылез. Мик и Брайан спускались туда к ним, но я в эти дела никогда не впутывался — не нравились они мне. С другой стороны, я обнаружил, что они могут быть кстати. Если попросить, они могли кое-чего для тебя постирать. Либо же моя мамочка присылала с Биллом наши чистые шмотки после её демонстраций со стиральными машинами. Два начинающих гомика пропадали в пабах Эрлз-корта, общаясь с австралийскими гомиками, которых там тогда водилось несметно. Эрлз-корт был практически маленькой Австралией. И многие из них любили выставлять хозяйство напоказ, потому что в Лондоне можно было вести себя голубее, чем в Мельбурне, Сиднее или Брисбене. Парни сверху возвращались со своих вылазок в Эрлз-корт и начинали болтать с акцентом и словечками австралийцев. «Парни, я вообще-то думал, вы из Бакстона».

Нашего сожителя звали Джеймс Фелдж — от него происходит половина нашего первого авторского псевдонима, Нанкер Фелдж. Нанкером называлось то, как выглядит лицо, когда его по-всякому растягивают и перекручивают с помощью пальцев, засунутых во все доступные отверстия, на что Брайан был великий мастер. Мы бросили клич со сцены Илингского клуба, что ищем соседа взять на себя долю квартплаты. Фелдж, скорее всего, предчувствовал, во что он вписывается. Он оказался, наверное, единственным человеком на планете, который был способен прижиться в этом хламовнике и даже перещеголять нас по части непристойного поведения. В любом случае, видимо, никто больше не согласился бы жить с этой братией, которая колобродит ночи напролет, постоянно дрочится со своими песнями и ищет, кто бы их пустил поиграть. Наедине друг с другом мы просто превращались в придурков. Ведь мы оставались еще в тинейджерском возрасте, пусть и на выходе из него. Все время брали друг друга на слабо: кто вытворит что-нибудь еще мерзотнее, чем остальные. Думаешь, меня от тебя стошнит? Смотри, показываю, как это делается. Мы возвращались домой с концерта, и Фелдж мог ждать наверху лестницы — «Добро пожаловать» — совсем голый, со своими вонючими трусами, надетыми на голову. Или ссать на тебя, или харкаться. Фелдж был умелец харкаться. Мокрота из всех мест, откуда он только мог её собрать. Он любил заходить в комнату с огромной соплей, которая свисала из носа до подбородка но в остальном держался просто очаровашкой: «Привет что поделываем? А это Андреа, а это Джейнифер...» У нас были свои имена для каждого типа сморчков: Зеленый Гилбертс, Красный Дженкинс. Габардин Хелмсман — это тот о котором люди не подозревают: высморкнут, и он висит на лацкане, как медаль. Это был сморчок-победитель. Желтый Хамфри — еще один. Летучим Ви[43]назывался тот, который летел мимо носового платка. Люди в то время вечно ходили простуженные, у них постоянно что-то текло из носа, и они не знали, что с этим делать. И это точно был не кокаин, для него было еще рановато. Видимо, просто поганая английская зима.

Так как делать нам особо было нечего, концерты случались совсем редко, мы занимали себя изучением людей. И мы постоянно тырили что-нибудь из чужих квартир. Беги вниз и поройся в ящиках у соседок, пока их нет, может найдешь один-два завалявшихся шиллинга. Сортир мы оснастили микрофоном. Надо было только щелкнуть тумблером, если кто-то туда шел, особенно если одна из девиц снизу говорила: «Можно мне в ваш туалет?» — потому что их был занят. «Да, конечно». «Быстро, включай!» И дальше, после «выступления», когда дергали за цепочку, все звучало как грандиозная овация. Мы потом её ставили. Финал каждого визита давал эффект как воскресный концерт в London Palladium.

Самый гнетущий ужас, по крайней мере у гостей, вызывала гора немытой посуды на «кухне»: субстанции, которые прорастали из этих залежей, замерзший жир на сваленных кастрюлях и сковородках — пирамиды мерзости до которых было немыслимо дотронуться и все-таки однажды, как это ни неправдоподобно, мы окинули взглядом этот срач, Фелдж и я, и подумали, что, наверное, нам ничего не остается, кроме как его разгрести. Учитывая, что Фелдж был одним из самых нечистоплотных людей на свете, решение было воистину историческое. Но в тот день нас элементарно задавили масштабы этого безобразия, так что мы сбегали вниз и стащили у учительниц бутылку моющей жидкости.

На том этапе нищета казалась законом, чем-то незыблемым. Зима 1962-го стала крутым испытанием. Холодно было — жуть. И Брайану вдруг приходит в голову шикарная идея привлечь своего приятеля Дика, который состоял в территориальной армии[44]и получал какую-то денежку. Брайан его третировал безжалостно. Мы не возражали, потому что нам от этого тоже перепадало. В карманах-то у всех — полный голяк, хуевой монеты не отыщешь. Дик Хэтрелл — так его звали, родом из Тьюксбери. И Брайан чуть его насмерть не загонял. Он заставлял его таскаться за собой и за все платить. Жесть нечеловеческая. Он мог оставить его ждать снаружи, пока мы ели и расплачивались его деньгами. Даже меня с Миком передергивало, а мы с ним были твари довольно бессердечные. Иногда он допускал его к десерту. В Брайане реально сидела эта жестокая черта. Дик Хэтрелл — старый школьный кореш, а бегал за Брайаном как собачонка. Один раз Брайан запер бедолагу снаружи раздетого, а при этом идет снег, и тот умоляет, а Брайан только заливается, а я не могу подойти к окну — ломает от хохота. Этот парень — как он мог вообще позволить себя загнать в такое положение? Брайан утащил все его шмотки и потом выпер на улицу в одних трусах. В метель! «Какие еще двадцать три фунта? Ничего я тебе не должен, иди на хуй!» Он только что платил за нас весь вечер — мы пировали по-королевски. Ужас, ужас один. Я сказал: «Брайан, блин, это уже беспредел». Брайан, бессердечная злобная сука. Только еще белесая и низкорослая. Интересно, что потом с этим Хэтреллом случилось. Если он пережил такое, он должен был пережить все что угодно.