Он вздыхает:
– Хуже, чем мне хотелось бы.
– Почему?
– Я вчера рассказывал Уолтеру, что меня отвлекает Рим – виды, звуки. Это, наверное, отчасти так и есть. Рим может отвлечь. Но и в Нью-Йорке легко отвлечься, и это меня раньше не останавливало.
– Тогда в чем дело?
– У меня в армии был друг, опытный пилот, из Техаса, такой настоящий ковбой. Квадратная челюсть, смелый, отличная реакция. Однажды попал в аварию. Не по своей вине. Техническая неисправность. Но его карьера пилота на этом закончилась. Ему давали шанс снова летать, но он не смог. Не сумел заставить себя сесть в кабину. И просто ушел в отставку. Мы с ним больше не виделись.
– И?
– И теперь я знаю, как он себя чувствовал.
– Но ты же не разбивал самолет. Твою книгу хорошо приняли. Тысячи людей по всему миру прочитали ее. Тебе присудили национальную премию.
– Мне страшно. Боюсь снова сесть в кабину, потому что не уверен, что у меня и на сей раз получится. А если новая книга окажется пустышкой?
– Так нельзя думать.
– Знаю. Но каждый раз, когда сажусь сочинять, ощущаю неуверенность, которая раньше не возникала. Пытаюсь работать, но скоро мне хочется сбежать, и я отправляюсь гулять.
– Сколько ты написал?
– Вот о том и речь. Написал сотни страниц, но почти все выбросил.
– Зачем?
– Направление постоянно меняется. То, над чем я сейчас работаю, очень не похоже на то, с чего я начинал. Борюсь с голосами, с персонажами. Сажусь, пишу что-то, что мне нравится, а потом перечитываю – такая гадость.
– Я могу чем-нибудь помочь? Понимаю, это глупо, но, если тебе нужно с кем-нибудь поговорить, на ком-то опробовать идеи, всегда рассчитывай на меня.
– Спасибо, но что мне действительно нужно – это вернуться в Рим и засесть на несколько недель, сосредоточившись на работе. Надеюсь, к тому времени у меня что-нибудь прояснится.
Клэр встает и идет в гостиную, включить музыку.
У нее белые круглые ягодицы, ноги коротковаты для ее роста. Гарри нравится смотреть, как она ходит.
– Хочешь, пообедаем? – спрашивает он. – Еще не поздно.
Они одеваются и выходят на улицу. У них свое время, отличное от всего мира. Рядом с домом находится французский ресторанчик. Они заходят туда, держась за руки.
– Умираю с голода, – говорит Гарри.
– Я тоже.
– Я намерен кутить, закажу бутылку настоящего хорошего вина.
Вино обходится в несколько сотен долларов. Это, думает Гарри, самое дорогое вино, какое Клэр приходилось пить. Подарок ей, один из многих, которые он хочет сделать. Деньги значения не имеют. Он мечтает, чтобы она была счастлива.
Официант наливает вино в бокалы.
– Потрясающе, – говорит Клэр, отпив глоток.
– Всегда его любил. Это «Пойак». Пятый урожай. Не такое дорогое, как «Премьер крю», но, по-моему, ничуть не хуже. Восемьдесят второй был особенно хорошим годом.
– Говоришь как Уолтер, – замечает Клэр.
Гарри смеется:
– Да. Наверное, из-за того, что он меня научил многому. Йель и армия – хорошая школа, там узнаешь многое. Но не о французском вине.
За обедом они говорят о Клэр, о ее семье, о работе. Они все еще узнают друг друга. Заполняют пробелы. Гарри узнает, что из фруктов она больше всего любит груши, что не любит Ренуара, но обожает Дега, умеет танцевать чечетку, и что носила очки до старшей школы, а потом перешла на линзы. О его жизни известно больше, он человек публичный. Ее – только предстоит открыть. Но, как в детской игре, где соединяют точки, чем больше линий Гарри проводит, тем больше Клэр становится тем человеком, которым он уже знал ее в глубине души.
– Что бы ты сделал, если бы мы встретили твоих знакомых? – спрашивает она. – Если бы они нас увидели здесь, вместе?
– Не знаю. Я об этом думал, конечно. Зависит от того, кто это, что бы мы делали. Нет же ничего подозрительного в том, что мы обедаем вместе? Мы друзья. Ты у нас часто гостила летом. Что плохого?
– Люди могли бы понять не так, но уверенности бы у них не было.
– Но они были бы правы. Трудно скрыть язык тела, особенно если спишь с кем-то. От любовников исходит какой-то жар, даже если они стоят в разных концах комнаты. Он словно снимает с нас одежду.
Гарри берет Клэр за руку.
– Я бы хотел с тобой поездить по свету, – произносит он.
– И куда бы мы отправились?
– Во Францию. Хочу съездить с тобой в Париж и на юг Франции. А потом в Марокко, Танжер, Занзибар.
– Схожу за зубной щеткой.
– Я не шучу. Могли бы найти что-нибудь подешевле и прожить год на побережье. Ты бы ходила топлесс, и грудь бы у тебя стала цвета карамели. Но сначала хочу тебя уложить в постель в «Ритце». Заказать еды в номер. Я знаю, ты ездила в Париж с родителями, еще маленькая. Когда ты последний раз там была?
– Когда училась в колледже.
– Но в «Ритце» не останавливалась?
– Это не вписывалось в бюджет.
– Где ты еще была?
– Кроме Парижа, в Мадриде и Барселоне. Потом во Флоренции и Венеции. И две недели в Греции. На Санторини. Обгорела.
– Ты ездила одна?
– С парнем. Его звали Грег. Вскоре после этого мы расстались. Так всегда бывает. Путешествуешь с кем-то и устаешь от него. Его привычки начинают тебе действовать на нервы.
– Знаешь, что говорят о Венеции?
– Что?
– Если поедешь туда с кем-то, кто не женат, то вы никогда и не поженитесь.
– Ничего. Ты уже женат.
Гарри пропускает это мимо ушей, но Клэр становится интересно, как он отреагирует.
– Значит, ты не против со мной путешествовать? А если я тоже начну действовать тебе на нервы? – с улыбкой спрашивает он.
– Если можешь с кем-то вместе путешествовать и он тебе по-прежнему нравится – значит, это твой человек.
– Тогда нам остается только проверить?
Вино выпито, закуски съедены, он расплачивается, и они уходят. Это его последняя ночь в Нью-Йорке. Завтра вечером Гарри улетает в Рим. Следующий день они проводят в постели. Спят, занимаются любовью. В последний раз – почти час, медленно, осторожно, как ныряльщики за жемчугом, набирающие в легкие воздуха. Багаж Гарри все еще в отеле, в номере, которого он почти не видел. В четыре часа ему приходится уходить.
– Так хочется остаться, – вздыхает он.
Клэр сидит на кровати, завернувшись в черный халат, скрестив руки, словно хочет защититься. Комната освещена заходящим солнцем, час между светом и тьмой. Клэр отдаляется, ждет удара.
