Да-да, эту черту она за ним знает. Его непритязательность. Об этом она уже наслышана в Кируне. Как господин директор ходит в красной рубашке, как простой рабочий, и его по ошибке принимают не за того, когда в город приезжает высокое начальство. И как он общается с лопарями или сидит в кофейнях, разговаривая с простыми людьми. И Элина слышала, что у него большое сердце. Но она знает, что его дом напоминает и хутор Андерса Цорна[21], и усадьбу Сундборн Карла Ларссона[22], ибо оба художника помогали ему советами при строительстве пристройки.
«Так что с непритязательностью дело обстоит непросто», – приходит к выводу девушка.
Конечно же, он сноб, хотя всячески старается показать, что его не волнуют внешние проявления. Но именно такой он особо дорог ей. Эта слабость его характера придает ему человечности, наполняя ее сердце нежностью. Кто полюбит совершенство? Нет, любовь требует заботы, а забота предполагает наличие недостатков, ей надо ран, хрупкости. Любовь мечтает исцелить. А совершенство не нуждается в исцелении. Совершенству можно поклоняться, но не любить.
Лундбум приглашает ее в кабинет. В камине потрескивают дрова, а на подносе лежат закуски – копченое мясо северного оленя, грудки куропатки. Странно думать, что все это нарезала и принесла сюда ее Щепка или кто-то из прислуги.
Они едят, и директор шахты расспрашивает ее, как ей нравится в городе, каковы ее первые впечатления от жизни в лопарской глуши.
Потом настает время открыть пакет. Повозившись с ленточкой, Элина разворачивает коричневую бумагу – и в ее руках оказывается «Толкование сновидений» Зигмунда Фрейда.
О, об этой книге она наслышана. Наши сны – не послания предков или богов, они раскрывают наши запретные желания.
У автора много поклонников, молодой учительнице это известно. Но еще больше тех, кто порицает его как грязного еврея.
Запретные желания касаются сексуальности. Элина не решается открыть книгу, пока он стоит рядом.
– Спасибо, – снова произносит девушка. – Как вы догадались, что я знаю немецкий?
– У вас в чемодане лежал томик Гёте.
Ну да, конечно. Элине почему-то жарко. Наверное, всему виной камин. Или выпитое вино.
Она смеется. Снова благодарит. Охваченная внезапным порывом, целует обложку книги.
– Смотрите-ка, запретное желание, – бормочет Лундбум и смотрит на нее из-под мечтательно полуопущенных век.
Тут она кладет книгу на его письменный стол.
«Я сама должна сделать первый шаг», – думает она в припадке удали. И делает шаг к нему.
«Я слишком молода, слишком красива. Он никогда не решится».
И она обнимает его за шею, целует его, прижимается к нему всем телом.
Целую секунду он стоит неподвижно – Элина успевает подумать: «О господи, я ошиблась, он совсем этого не хотел!»
И тут его руки смыкаются вокруг ее тела. Его язык раздвигает ее губы. Оба тяжело дышат, потеют и задыхаются.
Элину охватывает радость. Она чуть отодвигается от него и смеется. И чувствует, что с таким же успехом могла бы расплакаться. Потому что он хочет ее. Потому что они хотят одного и того же. И все это так прекрасно и правильно.
Они раздевают друг друга – во всяком случае, расстегивают, чтобы неизбежное могло произойти. Возятся с ремнем и пуговицами. Юбка задирается вверх, брюки съезжают вниз.
Его пальцы уже нащупывают ее лоно. Она сидит на краю его стола и думает каким-то отдаленным участком мозга, что надо не перепачкать юбку чернилами – на новую денег нет.
Но на этом мысли кончаются. Он входит в нее – крепче и настойчивее, чем она ожидала.
Не отрываясь смотрит ей в глаза. Все по-настоящему, это любовь!
А какие у него умелые и ловкие пальцы! И после всего, когда он с благодарностью прижимается лбом к ее плечу, она с усилием отгоняет от себя мысль, где он такому научился, кто его этому научил.
– Стало быть, на работу ты завтра не идешь?
Сиввинг расстелил на столе старые газеты и протянул Ребекке жир для обуви и старый нейлоновой чулок. Когда она принесла ему продукты, он тут же заставил ее принести свою зимнюю обувь.
– Если ты не позаботилась об обуви весной, то сейчас самое время это сделать, – заявил он, когда она пыталась уклониться. – В любой момент может пойти снег! Хоть завтра! Пора браться за дело.
И Ребекка побежала домой за зимними ботинками и сапогами от Prada, хотя более всего на свете ей хотелось залечь у телевизора в полном одиночестве.
Теперь же они с Сиввингом сидели с двух сторон от импровизированного стола в его котельной и натирали обувь.
– Не-а, – ответила она, начищая кожу нейлоновым чулком, – пусть разбираются без меня. Мои дела будут вести Альф Бьернфут или фон Пост.
Белла лежала на спине на кухонном диванчике рядом с Ребеккой и спала, раскинув лапы и вывернув уши.
Щен, которому разрешили попользоваться оленьим рогом Беллы, лежал у ног Ребекки и жадно грыз новую игрушку. Громкий царапающий звук. Угощение было твердым, но таким чудесным. Иногда Щен делал передышку и с удовольствием клал голову на изогнутый рог, словно на подушку.
– Хорошо, – проговорил Сиввинг и тяжело поднялся, чтобы принести клей и подклеить подошву на ботинке, который он смазывал. Ботинок просил каши.
– Тогда ты поможешь мне занести дрова.
Ребекка кивнула. По весне они сложили свежие дрова аккуратной круглой поленницей корой вверх, чтобы дерево лучше просохло. Там было не меньше трех кубометров, и теперь все это богатство предстояло занести в дровяной сарай. Но ее это устраивало, она с удовольствием думала о физической нагрузке. И о том, что вечером ляжет спать с мышечной болью и ноющей спиной.
– Ты поела? – спросил Сиввинг.
– Поужинала у Кристера.
На лице соседа отразилось крайнее удовольствие, которое он, однако, изо всех сил попытался скрыть.
– Может быть, он сможет помочь нам с дровами, – небрежным тоном проговорил он.
«Он наверняка захочет помочь», – подумала Ребекка.
Кристер и Сиввинг своеобразным образом играли с ней в семью. Сиввингу то и дело нужна была помощь. И тут появлялся Кристер, он то менял кран на кухне, то расчищал снег, то чинил компьютер. Затем они приглашали Ребекку на ужин. Или просили ее присмотреть за собаками, пока они съездят в город и купят вентиль, или суперклей, или бог знает что еще. Словно Сиввинг был ее стареньким папой.
