Полярник убрал бутылку со стола, продолжая следить за человеком, который мог оказаться и не бомжем вовсе, а, например, скрывающимся от правосудия маньяком-убийцей. Шут его разберет.
Хозяин тем временем покрутил что-то у стены, и в углу комнаты зажглась тусклая лампочка.
— Ничего себе. У тебя тут даже электричество есть. Откуда?
— От верблюда, — недовольно проворчал хозяин, справедливо уловив в голосе чужака высказанную в адрес своего жилища иронию.
Убранство помещение было донельзя убогим, как и вид живущего в нем человека, но даже из этой убогости жилец постарался выкроить какое-то подобие уюта. У противоположной от двери стены, прямо на полу, лежала панцирная сетка от кровати с наброшенным на нее одеялом. Подушкой служил аккуратно скрученный ватник. Другая такая же сетка стояла вертикально, прислоненная к стене, так что получалось что-то вроде импровизированного дивана. Еще один ватник и какие-то рубашки висели на вбитых в стену гвоздях. В углу стояло старое кресло с торчащим во все стороны поролоном — единственное, что, похоже, уцелело из прежней обстановки комнаты. Любимое кресло «козявочки», в котором она учила уроки. Сбоку от кресла был прилажен рукомойник, за которым стояли три выстроенные в ряд старые кастрюли. Имелся даже очаг, сложенный из кирпичей, с жестяной трубой, которая была выставлена в прорезь закрывающей окно фанеры. Но больше всего Полярника поразила сделанная из высокой жестяной консервной банки ваза, в которой стоял еще не успевший засохнуть букет одуванчиков.
Осторожно пощупав, не торчит ли из обшивки что-нибудь колючее, Полярник сел в кресло и вытянул ноги. Нужно было решить, что делать дальше. Куда ему идти, он пока не знал. Тем более в таком виде. Но и долго торчать на месте в обществе подозрительного типа тоже не очень хотелось. Единственное, что оставалось: постараться разузнать о нем как можно больше.
— Что это ты голосил про язву, про болезни всякие? Зачем? — спросил Полярник, стараясь держаться приветливого, шутливого тона.
— Ну, так… — замялся человек, чувствуя явную неловкость.
— Успокойся, еще раз говорю. Твои органы я бы не стал брать даже по личному приказу товарища Сталина.
Человек не ответил, только как-то странно пожал плечами, почти дернул ими, и что-то в этом жесте показалось Полярнику очень знакомым. Он наклонился, всматриваясь в его заросшее бородой лицо. И сама борода росла как-то странно. С одной стороны ее было много, с другой в области щеки виднелось почти пустое пятно, словно кто-то основательно вырвал волосы с клочьями. Приглядевшись, Полярник понял, в чем именно дело. На одной из щек борода не росла из-за длинного косого шрама.
— Боксер? Саша? Ты, что ли?! — воскликнул он, всматриваясь в настороженное лицо.
Человек, обживавший теперь бывшую комнату Полярника, оказался его ровесником, хотя и выглядел намного старше. Его семья тоже когда-то жила в этом доме, только на третьем этаже. Когда-то он занимался боксом. Недолго. Месяца три всего, но и этого хватило, чтобы к нему навсегда прилепилось прозвище Боксер. Именно этого человека Полярник, сам того не желая, полоснул стеклом по лицу.
— Был боксер, да весь вышел, — сказал хозяин с грустной иронией. — А ты кто, что-то я никак признать не могу, по голосу-то?
Полярник и думать забыл, что давно не похож на себя прежнего.
— Да ты вряд ли меня вспомнишь. Мы в разных компаниях тусовались. Так просто, пересекались иногда на улице. Но как тебя называют, я знал. Дело не в этом. Главное, чтобы ты хорошо себе уяснил: с хирургом-трансплантологом я не имею ничего общего.
— Да вижу я, вижу, — вынужден был согласится Боксер. — Зато ты имеешь много общего с мужиком, который зачем-то напялил на себя шмотье с чужих плеч. Прячешься от кого-то?
Полярник опять удивился. Быстро же его раскусили!
— Постой, да ведь я тебя знаю, — вдруг сказал Боксер. — Ты Славка Черников… Хотя нет, не Славка. Славка — тот мелкий был, вроде прибацанный маленько. Вспомнил! Ты Генка из дома, где бакалея была. Точно Генка. Мы тебя еще Крокодилом дразнили.
— Пусть так, — согласился Полярник, довольный, что отношения между ними потихоньку начинают теплеть (усталость брала свое, требовался отдых, а для этого необходимо было остаться). — Пусть Крокодил.
— Ох, и подурнел, ты. Ох, подурнел. Вот они, годы-то, — вздохнул Боксер, вытирая рукавом натекшую на подбородок кровь.
— Зато ты, я гляжу, красавчик, — заметил Полярник, осматриваясь. — Может, я у тебя побуду некоторое время? Недолго. День, два. Или еще меньше. По старой памяти?
— Чего ж не побыть? Побудь. Места хватит. Я ведь тоже не всегда один был. Раньше со мной Брахман жил. Теперь его нет. Так что оставайся.
— Странное имя — Брахман. Он что, индус?
— Почему, совсем нет. Йог. Потому и Брахман. Откуда на мою голову свалился, не знаю. Пришел однажды под утро, вот как ты сейчас, да так и остался. Я думаю, он из дурки сбежал. Очень уж странного поведения человек. Голый на битых кирпичах спал. Я хотел ему вторую сетку от кровати отдать — не взял. Мешок на кирпичи кинет и спит. Говорит, так удобнее. Каждый день вылезал на крышу и сидел там, скрестив ноги. Солнечной энергией питался. Говорил, что человеку, если умеючи, солнца вполне достаточно и ничего больше не надо.
— Правда, что ли?
— Не знаю, но только мы с ним почти год вместе жили, и за это время я ни разу не видел, чтобы он что-то жрал. Говорил, что если только солнцем питаться, можно до ста пятидесяти лет прожить — необходимый срок, за который человек способен достичь такого состояния, чтобы живым на другую планету переместиться. Там, где рай находится.
Экстравагантный Брахман мало интересовал Полярника, но он видел, что хозяину нравится рассказывать о нем, поэтому он спросил больше из вежливости, чем из любопытства:
— И где ж он теперь? Переместился?
— Переместили. Каплун за ним пришел. С ним еще один. Как зовут, не знаю. Губастый такой, маленький. Скрутили, кинули в машину и увезли. Больше я его не видел.
— Каплун — это кто?
— Каплунов. Участковый здешний.
Теперь Полярник наконец понял, почему Боксер так агрессивно отнесся к его появлению.
— Брахман был твоим другом?
— И другом, и братом. И вообще, единственным близким человеком. Правда, он не любил, когда я его так называл. Говорил, что не нужно ни к кому и ни к чему привязываться. Привязанность — это страдания. В общем, был прав.
— Так ты решил, что его на органы забрали?
— А куда ж еще? Если бы на тридцатый километр или в распределитель, так забрали бы всех, а не одного. А чё? Человек он здоровый, молодой. Пальцев только на руке не было. И потом, я у Каплуна интересовался. Смелости набрался, подошел к нему и спросил, где мой друг теперь. А он рассмеялся так нехорошо и ответил, что он на ПМЖ за границу отправился. Только не весь целиком, а частично. И я, дурак, тоже туда отправлюсь, если не перестану его донимать глупыми вопросами и вообще хоть раз ему на глаза попадусь. Так вот друга и потерял.
