Но ярче всего мне запомнилась та близость, что установилась между нами в эти несколько часов, та легкость, с какой мы болтали, смеялись и целовались за чаем в кафе в Ковент-Гардене. Лишь с наступлением вечера разговор наш обрел серьезность, свойственную беседе влюбленных накануне разлуки.
— Передать тебе не могу, как я за тебя рада, — сказала Элла. — И как мне грустно. Но эта разлука нужна нам.
Она умолкла, закуривая, а я наблюдал за тем, как изящно изогнулись ее пальцы, когда она взяла сигарету и поднесла ее к губам.
— Мне кажется, нам следует расстаться окончательно, по крайней мере пока.
— В смысле?
— Не думаю, что нам следует продолжать поддерживать отношения друг с другом, Джейми.
— Что?!
Она улыбнулась и объяснила:
— Мы ведь знаем, что любим друг друга. И я никуда не денусь. Но, по-моему, будет правильно, если мы снова начнем переписываться и общаться друг с другом только после того, как я сделаю то, что должна сделать, не раньше. Эти… прятки нехороши для нас обоих, мне надоело таиться, подобно нашкодившему ребенку.
Я кивнул, хотя не совсем разделял ее негодование.
— Пора уладить все раз и навсегда, — продолжила Элла. — Я не думала о Чарли, хотя мне следовало бы, и о Саре я тоже не думала. А я чувствую: она за мной наблюдает — за всем, что я делаю. Она знает, что-то происходит. Именно поэтому нам с тобой не следует друг другу писать.
— Не понимаю.
— Но это же так просто! С тобой я слишком счастлива, чтобы страдать. И если, пока ты будешь в Праге, мы начнем ежедневно переписываться, для меня ничего не изменится. Ты должен стать моей наградой, Джейми, а не отвлекать меня. Я хочу сама распутать этот узел, чтобы иметь право наслаждаться тобой… свободно.
— Но, Элла…
— Пожалуйста, Джейми.
— Но…
— Разве ты не понимаешь, как сильно этот решительный разрыв, пусть даже на короткое время, поможет мне? Поможет все устроить? — Она взяла меня за руку. — Я хочу, чтоб мы всегда были вместе. Открыто, не таясь, у всех на виду. Больше не хочу прятаться по углам. Я должна распутать весь этот хаос, и для этого мне нужно, чтобы меня ничто не отвлекало. Я должна так поступить хотя бы ради Чарли. Я в долгу перед ним, ты не находишь?
Я кивнул с мрачным видом, начиная понимать.
— Не надо, не смотри так. У нас есть время. Тебя не будет всего два месяца. А когда ты вернешься, нам не придется скрываться, как преступникам. Сейчас я не могу, как полагается, представить тебя папе и Памеле и не могу познакомиться с твоими родителями. А если у меня получится, мы сможем поехать в Сетон и нам не придется останавливаться на постоялом дворе и прятаться от охранников. Разве ты не понимаешь, что тогда все будет по-другому? И как хорошо?
Я снова кивнул, на сей раз менее угрюмо, немного смягчившись.
— Так что поезжай в Прагу и не пиши. Понимаешь, от твоих писем — от всего, что связано с тобой, — я становлюсь такой счастливой, что действительно не могу страдать. И что же получится — я буду счастлива, порывая с Чарли?! Нет, не пиши! Мне понадобится время. Нельзя за один вечер разорвать помолвку, особенно при сложившихся обстоятельствах.
И я опять кивнул.
— Ты понимаешь, что я пытаюсь сказать? — Она с тревогой взглянула на меня через стол.
— Думаю, да, — ответил я. — Мне это не нравится, но я понимаю.
— Хорошо.
— Но у тебя есть время только до Рождества, Элла. С наступлением Рождества ты уже не сможешь избавиться от меня.
— Мне и не захочется, дурачок. — Она сжала мою руку. — Я и сейчас не хочу. Но ради нас обоих я должна.
— Знаю.
И губы наши слились в медленном поцелуе.
13
Прага — город арочных мостов, острых шпилей, изящных соборов. Напоенный утренним светом, более холодным и пронзительным, чем в Лондоне. Туман, поднимавшийся над Влтавой, казался сказочной, блестящей лентой на сером одеяле города. Я вижу перед собой Эрика в поезде, глаза его горят, ибо путешествие вызывает в нем азарт, он тихонько называет достопримечательности города, которого ни один из нас прежде не видел, но Эрик, как выясняется, читал о нем.
Нам с Прагой еще предстояло познакомиться друг с другом. Однако, увидев ее в первый раз, я уже инстинктивно знал, что она не такая, как Лондон. Не сдержанная, не отстраненная, не холодная. Гордая — да. Но гордость Праги была привлекательна и окутана романтической тайной. Полные торжества парижские бульвары и высокомерные нью-йоркские небоскребы — не по ней. Это город мощеных улиц и потайных лестниц, внутренних двориков, увитых цветами и наполненных шепотом. Город, полный живописного достоинства, где бок о бок стоят дворцы и многоквартирные дома.
Мы с Эриком взяли такси и ехали по шумящим густой листвой улицам пригорода со странными домами в стиле модерн, окруженными садами-переростками.
— Где жила ваша тетя? — спросил я Эрика. — Где-то здесь?
— О нет. Ей нужно было все время находиться в гуще событий. Не ощущая запаха выхлопных газов, она чувствовала себя несчастной. Ее дом, точнее, квартира располагается в центре, и обстановка в ней в точности такая, какой она ее оставила, apparemment.[6]Мы будем жить в настоящей Праге.
Мы спустились по уходившему круто вниз проспекту, вымощенному булыжником, который идет от Страговского монастыря до Малы Страны — маленького барочного квартала, состоящего из извилистых улочек, сходящихся у подножия замка. Здесь я впервые познакомился с настоящей Прагой. Перед нами текла Влтава, вдали виднелись башни-близнецы Карлова моста с его вереницей статуй, мрачных и черных — от возраста и копоти.
Удивительно, насколько ярко я все это сейчас вижу. Я больше не возвращался в Прагу с тех пор, как мы с Эриком покинули ее, поскольку у меня с нею связаны болезненные ассоциации, но я ее не забыл. Вероятно, сегодняшний город отличается от того, каким знал его я, и мысль об этом причиняет мне боль. Улицы Праги, должно быть, заасфальтировали, а на каждом углу теперь стоят палатки с фастфудом, как в других больших городах. Не исключено, что ее монастыри и дворцы превратились в гостиницы. Я не хочу туда возвращаться. Я доволен возможностью мысленно посещать этот город, некогда поразивший впечатлительного молодого человека, спешившего жить.
Водитель высадил нас на углу улицы, застроенной большими старыми домами. Я стоял на мостовой и мерз, ожидая, пока Эрик не откопает ключи.
— Когда-то, — сообщил он, — здесь был дворец. А теперь квартиры. Довольно большие квартиры.
Он нашел ключи, открыл дверь и повел меня за собой, под арку. Внутри при тусклом свете лепнина на стенах и потолке принимала очертания призрачных херувимов, улыбающихся смене ветра, навсегда застывших в бреду разврата. Свет, искаженный грязью, проникал сюда через два больших окна. Прямо перед нами располагалась изящная лестница, наследие эпохи более утонченной, чем та, в которую мы живем, она вела куда-то наверх, в темноту. Когда глаза мои привыкли к тусклому свету, излучаемому одинокой слабой лампочкой, я увидел, в каком состоянии находится здание: отошедшая краска, сломанные черепки, отвалившийся гипс. А дальше — мрак.
