Книга Кондотьер - Клод Бюржелен

— С тысяча девятьсот двадцатого года. В то время ему было около двадцати пяти лет. Руфус только-только родился. Лет двадцать было и Жерому.

— Как это произошло?

— Жером был учеником Ичилио Джони, которого еще часто называли Федерико и который умер в сорок шестом году. Это был довольно ловкий тип, он работал главным образом реставратором, но почти все знали, что он делает копии. Я так никогда и не узнал, как они встретились: вроде бы к двадцатому году Жером искал скупщика и продавца и вышел на Мадеру…

— Откуда тот взялся?

— Откуда мне знать… Я долгое время думал, что он португалец. Они начали с импрессионистов, в духе Сислея и Йонгкинда: картины изготавливали и хранили в Танжере, на вилле, принадлежащей Мадере, и отправляли в чемоданах с двойным дном в Австралию и Южную Америку. Затем они усовершенствовали процесс: появились посредники, куртье, перекупщики, люди типа Сперанцы и Доусона, эдакие региональные ответственные, которые руководили целой сетью, иногда целой страной, — например, Николя заведовал Югославией, — постоянно рыскали по аукционным залам, выставкам, антикварным лавкам, музеям, редакциям и читали все специализированные журналы. Все было просто. Как только кто-нибудь начинал что-нибудь искать — мадонну XII века, редкую марку, голову кхмерского божка, идола банту, пейзаж Коро, карикатуру Домье, неважно что, — один их бесчисленных мелких агентов, субагентов, подсубагентов, распределенных по всем странам, отправлял сообщение своему руководителю, а тот переправлял его Мадере. Заказ принимался. Через несколько дней или — для более серьезных произведений — через месяц-два любителю предлагалась уникальная возможность…

— А сертификаты подлинности?

— Они у них были. До сих пор не знаю откуда. Поддельные или изготовленные специально замешанным в дело экспертом.

— Даже для картин?

— Даже для моих…

— Все эти заказы приносил Жером?

— Заказов было не так уж и много… В среднем один в месяц. Когда их оказывалось два, то мы выбирали более интересный…

— Это окупало всю организацию?

— Не думаю. Но для большинства агентов это была дополнительная деятельность. Полагаю, они получали тысяч по пятьдесят за каждый отправленный заказ. Было очень мало людей, оплачиваемых исключительно Мадерой.

— И полиция ни разу ничего не заподозрила?

— Насколько я знаю, нет…

— Но ведь Мадере приходилось как-то обосновывать свое состояние?

— Я так и не узнал, как он выкручивался. Об этом Руфус не рассказывал…

— Когда Руфус к ним присоединился?

— В сороковом. Ему было лет двадцать, он только что унаследовал живописную галерею в Женеве, куда сбежали Жером и Мадера. Думаю, сначала Мадера поддержал или выкупил галерею, которая была на грани разорения, а потом воспользовался ею как ширмой.

— А ты начал в сорок третьем.

— В это время я поступил в ученики. А фальсификатором стал только в сорок седьмом…

— И сколько подделок ты сделал в общей сложности?

— Добрую сотню… Сто двадцать, сто тридцать… Я быстро перестал их считать…

— И это всегда тебя забавляло?

— Смешной вопрос… Всегда…

— Почему смешной?

— Так… Потому, что ты знаешь, что за этим последовало… Если бы это перестало меня забавлять, думаю, я бы сразу бросил… Но раз уж так сложилось… Это стало чем-то вроде привычки… распорядком моей жизни, чем-то совершенно естественным… как дышать или есть… Понимаешь?

— Да, понимаю…

— Даже когда я понимал, что помогаю надувать, обкрадывать, это не значило для меня ничего, это не касалось меня, потому что я был только чем-то вроде совершенного воспоминания, воскрешения…

— Ты ни разу не пытался писать… я хочу сказать, писать для себя…

— Нет… никогда… только в случае с Кондотьером… уже в конце…

— Почему ты не говоришь, что, приступив к Кондотьеру, знал, на что идешь?

— Потому, что все не так просто. Я знал и не знал. Я хотел и не хотел… Все та же история… Защищен со всех сторон… Если бы я добился успеха, то потому, что хотел этого, потому, что сумел бы одним махом отвоевать все, выправить ситуацию; если бы я потерпел поражение, то потому, что это было слишком трудно… Но я потерпел поражение не так, как мне бы хотелось…

— Да…

— Понимаешь? У меня получился мой собственный портрет… Мне удалось мое лицо… Если бы я хотел написать портрет Дориана Грея, то лучшей работы сделать бы не сумел… Вот и все. Из-за этого он и умер. И я тоже… Но иначе.

— Умер всего лишь фальсификатор…

— Фальсификатор мертв, да здравствует Гаспар… Конечно… Возможно, через несколько лет… Через несколько поколений, когда пройдет время и критики восстановят истину… Это и есть самое трудное, это и есть самое поразительное… Отсутствие моей жизни… Я не могу сказать: маленькая Мадонна из Сиены, которую все приписывают школе Якопо делла Кверча, на самом деле…

— Чтобы жить, ты нуждаешься в своем прошлом?

— Как и все…

— Все не губят свое прошлое, как ты…

— У всех не такое прошлое, как у меня…

— Именно это я и хотел сказать…

— Может, ты и прав… Откуда мне знать… Без прошлого и без истории… Умер и воскрес… Лазарь Винклер, ну, как? Но все это ни к чему. И никуда не ведет…

— Что ты собираешься делать?

— Не знаю… Я больше никогда не буду подделывать, вот и всё. Постараюсь не попадаться в свою собственную западню. Постараюсь начать сначала, найти то, что меня вдохновляло, что меня подталкивало… не знаю… выдать лучшее, на что способен… это мало что значит… быть проницательным… Пытаться познать себя и познать мир…

— Станешь художником?

— Попробую… А может, и нет… Я чувствую, как меня пожирают моя техника, моя терпеливость. Мои бзики. Мои заскоки. Мои воспоминания. Не знаю… А почему ты спрашиваешь?

— Рано или поздно тебе придется зарабатывать на жизнь…

— Возможно… Странно… Почему я вдруг задумался о будущем? Почему? Будто это что-то значит. Слово, в котором никогда не было смысла… Я жил в кольце; ходил по кругу… Мое вращение, как и то, другое, должно было длиться триста шестьдесят пять дней… С первого января по тридцать первое декабря, и потом опять то же самое… От Босха до Риберы, от Фрагонара до Кирико… И опять… Сто раз, тысячу раз — одна и та же деталь, чтобы научиться, сто раз, тысячу раз — одна и та же деталь, чтобы отличиться… Ведь стать фальсификатором — дело несложное, да? Но теперь со всем этим покончено. Покончено одновременно с ним, с двенадцатью годами, шестнадцатью годами с Николя, Мадерой, Отто, Руфусом, Дампьером, Сплитом, Женевой, Гштадом. Внезапная кончина. Конец укрытиям и страхам. Все мосты сожжены. Мила и Женевьева. Забыты. Вычеркнуты. И опять из-за меня, одним взмахом… Забавно… Совершенно бессмысленно…. Это было совершенно бессмысленно… Двенадцать лет похерено в один миг. Лезвием бритвы — вжик… Молча, вот так вот, одним ударом…