Он идет в спальню и начинает паковаться, дверь нараспашку. Ингрид медленно встает, голова пустая. Она садится на диван ко всем спиной. Унни кажется, что спина прямая неестественно, как на вытяжке. Унни не решается подойти к матери, она не понимает, что происходит. Она видит, как медленно пробирается к себе наверх дед, он идет ощупью, как в темноте. Что же я наделала, думает она, все из-за меня. И совсем уже собирается уйти, но ее останавливает вид прямой спины в углу дивана. Унни садится на свое место за брошенным обеденным столом, на всех тарелках — еда. Отец ходит в ванную и обратно, она боится взглянуть на него. Она собралась уйти из дому — теперь уходит он. Отец появляется в дверях спальни с чемоданом в руке. Он ставит его на пол и подходит к ней. Унни не поднимает глаз, но она видит протянутую ей руку и хватает ее.
— Прости.
Тогда Унни вскакивает и бросается ему на шею. Но она ничего не говорит. Внутри у нее все кипит. Потом она размыкает руки и смотрит на него — он поворачивается и уходит.
Она опускается на стул, неясная мысль мутит ей душу: если бы я послушалась его, села, все было бы иначе. Тогда она плачет, рыдания долгие, точно выталкиваемые глубоко изнутри.
Гораздо позже она чувствует руку на своем плече, ее гладят по волосам. Все гладят, гладят, и поначалу она трепещет, лишь бы не переставали, так и гладили всегда, но потом, когда ласки не прекращаются, она чувствует, что не может, не имеет права сидеть вот так, ведь это она — причина всех несчастий. Она чуть выжидает, она боится увидеть лицо матери, но потом медленно встает, оборачивается к ней и не верит своим глазам. У матери сухие, ясные глаза, и ни в них, ни на лице нет ни следа того отчаяния, раздавленности, которые Унни ожидала увидеть; тогда Унни пугается: мать ничего не поняла.
— Он ушел, — говорит она.
— Я знаю.
— Ужасно.
— Да.
— Это я виновата.
— Ты? Да что ты… Ты здесь ни при чем.
Голос у матери чужой, вывернутый наизнанку, кажется, она совсем не следит за своей речью, потому что вдруг говорит:
— Видно, так должно было быть, он или я. Теперь или позже… Он же не привык проигрывать, нет… Лишь бы он только и потом не усомнился, что одержал сегодня победу.
Унни хочет ответить, но замечает, что у мамы вышли все силы. Уголки рта дрожат, глаза заволокло. Мама сглатывает и говорит плаксиво:
— Я пойду полежу, ладно?
Некоторое время Унни стоит и вслушивается в рыдания за закрытой дверью. Потом начинает накрывать стол к чаю.
Карл Ланге
Он стоял у окна своей квартиры на третьем этаже и глядел на улицу, подъехала полицейская машина и запарковалась на той стороне. Из нее вышли двое. Ясно, за кем они, подумал он, не впервой.
И остался у окна посмотреть, как будут выводить. Тут раздался звонок в дверь. Это были они.
— Карл Ланге? — спросил верзила пониже.
— Да.
— Мы можем зайти?
— Извольте.
Он не предложил им сесть. И сам остался стоять. Он чувствовал себя не в своей тарелке, уж больно они были здоровы.
— Вы не возражаете, если мы зададим вам несколько вопросов?
— О чем?
— Вы делали покупки в универмаге «Ирма» три часа тому назад?
Карл Ланге взглянул на часы:
— И что?
— Не могли бы вы описать, во что вы были одеты?
— В то, что на мне. И серое полупальто сверху. А в чем, собственно, дело?
— Сейчас объясню. У вас есть право не отвечать на вопросы… на данном этапе.
— На каком этапе?
— На данном. Кем вы работаете?
— Я переводчик. Вы меня в чем-то обвиняете?
— Нет. Сколько вам лет?
— Сорок восемь.
— Вы можете сказать, что вы делали вчера?
— Не знаю.
— Не знаете?
— А по какому праву вы меня допрашиваете?
— Законный вопрос. Но мы вынуждены не говорить вам этого прежде, чем вы ответите на наши вопросы.
— Я был дома. Я работал.
— Целый день?
— Я отлучался только за продуктами, в магазин на углу.
— В котором часу это было?
— Около десяти.
— А все остальное время вы работали дома? Как долго?
— Весь день. Пока не лег спать.
— Понятно.
— Так в чем дело?
— Терпение. Что вы скажете на то, что вас вчера примерно в половине одиннадцатого вечера видели в Тойене недалеко от бассейна?
— Это неправда.
Карл Ланге перевел глаза с одного полицейского на другого. Оба смотрели на него пристально и пытливо. Второй, просто великан, так и стоял молча, заложив руки за спину. Скрытность полицейских пугала, как-то я себя не так веду, подумал Карл Ланге и сказал:
— Хорошо, а если б это было правдой? Если б я был там в это время, тогда что?
Они уперлись в него глазами, молча.
— Разве закон запрещает находиться в Тойене в пол-одиннадцатого вечера?
— Нет. Так вы там были?
— Да не был я там!
— Тогда не за чем так нервничать. Раз не были — значит, не были. Кто может подтвердить, что вы находились дома?
— Вы только что сказали, что я — не подозреваемый.
— Сказал. Вы не ответили на вопрос.
— Я не собираюсь больше отвечать ни на какие вопросы.
— Напрасно.
— Вы мне угрожаете?
— Вчера в половине одиннадцатого вечера в районе бассейна в Тойене была изнасилована девочка.
Карл Ланге молчал. Ему много чего хотелось им сказать, но он не мог вымолвить ни слова, пока не улягутся гнев и паника.
Первый продолжал:
— Девочка подробно описала насильника, у него есть особые приметы.
Карл Ланге по-прежнему молчал.
— Это был мужчина, на вид сорока пяти лет, с короткой бородкой и густыми седыми волосами, падавшими на глаза. Он был одет в светлые вельветовые брюки, коричневую водолазку и серое полупальто необычного покроя, девочка видела такое впервые.
Карл Ланге стоял молча. Как с меня писали, думал он.
— Где ваше пальто?
Карл Ланге кивнул в сторону прихожей. Второй, амбал амбалом, разомкнул руки за спиной и ушел за пальто. Он вернулся и произнес первое за все время слово:
— Это?
— Да.
— Мы хотели бы забрать его с собой, — сказал первый. — А также брюки. Вы не возражаете?
