__________
Сурков слушал музыку, дремал, читал; немного поработал. Когда они скользили над водой по направлению к аэропорту Кеннеди, он ощутил лишь небольшое напряжение – и то, в основном, из-за того, что вскоре должен был встретиться с Донной Зарифьян, а не потому, что боялся никогда ее не встретить. Будет ли она вживе похожа на фотографию в ереванском журнале, которая – вкупе с фотографиями ее скульптур – подвигнула его на написание письма того типа, которые обычно пишут почитатели таланта? Он не сомневался, что она ему понравится; но после того великолепия, которое они воздвигли в своих письмах, будет большим разочарованием – как он чувствовал, особенно для нее, – если окажется, что ничего, кроме этого, и нет. Он вспомнил страстные, а зачастую и непристойно эротичные письма, которые писал ей несколько месяцев назад, обычно поздно ночью, после усердной работы, когда возникала потребность отвести душу, потакая собственным фантазиям. Она, кажется, не отнеслась к ним серьезно, но кто знает, что на самом деле чувствуют женщины.
После посадки он глубоко вдыхал свежий холодный воздух на недолгом пути от самолета к терминалу и щурился от ярких огней – потому что уже опускалась ночь. Без утомительных проволочек его препроводили в зал VIP. Защелкали вспышки; Суркова обнял Дейв Абрамсон, его американский агент, и они стали добродушно спорить, что хуже – поседеть или облысеть. Когда они закончили обмен дружескими тычками, Абрамсон сказал:
– Здесь есть еще один человек, который тоже не мог дождаться, когда прилетит твой самолет, – миссис Престон.
Он посторонился, полуобернувшись; невысокая коренастая женщина в сером пальто застенчиво подошла к Виктору; у нее была нервная, неловкая улыбка, она часто моргала, глядя на него сквозь очки в массивной оправе. Кому принадлежало это открытое невинное лицо? Что за подруга из далекого прошлого? Суркову понадобилось мгновение, чтобы вспомнить, что Престон была фамилия Донны Зарифьян по мужу, и соотнести реальную женщину с фотографией в армянском журнале. Тогда он сказал:
– О, наконец-то! Как я рад!
Они пожали друг другу руки, оба ощущая неловкость. Она была слишком маленького роста. Ей приходилось, вытягивая шею, запрокидывать свое обеспокоенное лицо, обращая его к Суркову. Она спросила его о здоровье, и он ответил, что после своей последней тревожной записки чувствует себя намного лучше.
Дейв сказал, что его ждут несколько репортеров, заверяя, что все пройдет очень быстро; и Сурков, кивая, мягко тронул Донну за плечо, поворачивая ее в сторону комнаты для интервью. Аэропорт открылся для него, как старый знакомый, несмотря на то что в последний раз он был здесь очень давно. Он вспомнил самую первую свою поездку – еще до того, как аэропорт стал носить имя Кеннеди. Тогда на одной из вечеринок он познакомился с Мерилин Монро: он видел ее и сейчас, ее светлые волосы, невинное соблазнительное лицо. Он ощутил горестный укол.
Виктор уселся на стол, налил себе стакан воды, положил рядом с собой сигареты и зажигалку и улыбнулся дюжине – или около того – репортеров. Примерно половина из них улыбнулись в ответ. Он узнал знакомого по прошлой поездке стареющего, изможденного ведущего колонки из «Нью-Йорк таймс» и быстро пробежался глазами по остальным. Самой привлекательной была девушка в безупречно сидевшем на ней костюме, которая, видимо, писала для своей институтской газеты. Он улыбнулся ей особенно тепло, и она, вспыхнув, опустила глаза. Это он дал указание Абрамсону пригласить такую девушку.
Добро пожаловать, мистер Сурков. Какие чувства вы испытываете, вновь оказавшись в Америке?
Я еще не совсем разобрался со своими ощущениями. Вам придется извинить меня, если мои ответы будут звучать глупо. Я чувствую себя так, словно вернулся на родину. Словно я родился посреди Атлантики и моя родина и здесь, и в Советском Союзе. Что ж, мне ужасно повезло, я был здесь три или четыре раза, а может, даже и пять. Значит, я так много раз бывал в своей стране!
Есть ли что-то специфически американское, с чем вы ожидаете встретиться вновь?
Ну, это, я полагаю, мороженое и молочные коктейли! И матчи «Доджерс», а? Ну и, конечно же, джаз. У нас в Советском Союзе сейчас очень много джаза, но не такого высокого уровня, как здесь. В общем-то, есть и очень хороший джаз, но надо знать, где его найти. Я предвкушаю встречу с Новым Орлеаном, это следующий после Нью-Йорка город, где я остановлюсь. Там я еще не бывал. Я не знаю, чего я ожидаю. Просто чувствовать себя как дома, да.
Что заставляет вас в такой степени чувствовать себя здесь как дома?
Просто здешние люди, их дружественное отношение. Люди везде одинаковы. Нет, не совсем, конечно, одинаковы, но у них одно и то же стремление к дружбе, желание мира. Люди повсюду громоздят горы оружия и повсюду хотят мира. Это безумие.
Вы собираетесь встретиться здесь снова с кем-нибудь из ваших друзей? Например, с Солженицыным?
Я был бы счастлив встретиться с ним. Вообще здесь очень много друзей, с кем я хотел бы встретиться, но дело в том, что я очень ограничен во времени. Я, собственно, пробуду в Америке только три недели.
Как вы думаете, Солженицын был бы счастлив встретиться с вами?
Ну, об этом вам следует спросить его самого. Он очень занятой человек. По крайней мере, так пишут в газетах.
В своей биографии Шолохова вы не обсуждаете того факта – на который в числе прочих указывает Солженицын, – что большая часть «Тихого Дона» была украдена. Почему?
Только потому, что не вижу никаких доказательств этой гипотезы. Короче говоря, я не думаю, что Шолохов повинен в плагиате. Но, конечно, «Тихий Дон» в каком-то смысле написан не им одним. Я указываю на это в своей книге. Просто-напросто все искусство представляет собой сотворчество, перевод, если угодно. Но плагиат – это совсем другое.
Прошло десять лет с тех пор, как вы были здесь в последний раз, мистер Сурков.
Да, это верно.
А ваша последняя поездка на Запад – это когда в семьдесят втором году вы были в Англии?
Да, в семьдесят втором или в семьдесят третьем году. Вы правы, это было в семьдесят втором.
Чем объясняется такой длительный перерыв?
Всего лишь тем, что я был очень занят работой, много писал. Я ведь писал и прозу, так? а это занимает больше времени. У меня было много поездок по Восточной Европе – Польша, Чехословакия, Германская Демократическая Республика. Да, еще я был в Африке – я немало поездил за это время.
Иногда говорят, что ваша биография Шолохова – это своего рода епитимья, наложенная на вас за то, что вы запросили политического убежища в семьдесят втором, когда были в Англии. Есть ли в этом доля истины?
Что ж, я покажу вам, насколько далека подобная оценка от действительности. На самом деле я начал писать эту книгу еще до того, как поехал в Англию. Я начал ее еще до того, как написал свой первый роман – «Зависть», хотя опубликовал значительно позже. Биография Шолохова заняла у меня много времени, потому что он прожил долгую жизнь, необычайно долгую… Это попросту неправда, что я просил политического убежища. Правда всегда гораздо скучнее, так? Просто, когда я был в Лондоне, я получил известие о том, что умерла моя мать. Мы были очень близки. Она воспитывала меня одна, и во время войны, и позже. Поэтому я был очень расстроен. Я был расстроен еще и потому, что был в отъезде, когда она умерла. Да, были еще и другие неурядицы – семейные обстоятельства. Поэтому я просто не мог продолжать программу своей поездки. Забился на несколько дней в какую-то нору со своими английскими друзьями, так? а потом вернулся домой. Моя просьба политического убежища – всего лишь измышление английской прессы. Я страдал из-за того, что называется скорбью. Никто этого больше не понимает, или же это очень муторно объяснять.
