Посвящается Пушкину
Гордись, таков и ты, поэт:
И для тебя закона нет.
Не счесть, наверное, мнений относительно того, что такое импровизация. Смею утверждать, что данное предисловие – не что иное, как импровизация. Да и каким еще может быть предисловие к серии импровизационных романов?!
Д. М. Томас, уже известный читателю по роману «Белый отель», написал вслед за ним романы «Арарат» (1983), «Ласточка» (1984), «Сфинкс» (1985), «Встреча в верхах» («Саммит») (1987) и «Ложе лжи» (1990). Все эти романы, названные автором «импровизационными», посвящены Пушкину, а сама серия получила название «Квинтет русских ночей».
Причем далеко не сразу эта серия стала квинтетом. Из авторских предисловий к «Сфинксу» и «Встрече в верхах» явствует, что поначалу Томас задумывал остановиться на квартете. Но, как сам же он признает в предисловии к пятому роману, ему «пришлось осознать, что не автор решает, когда произведение должно быть завершено, – это решает само произведение».
Никто не знает, с чего все началось, как возник замысел того, что стало «Квинтетом». Можно только предлагать варианты. Я выдвигаю такой: переводчик Пушкина, Томас, очарованный отрывком «Египетские ночи», не смог остановиться просто на создании его англоязычной версии. Его томила загадка: а что же дальше? Как сложится судьба Чарского, итальянца-импровизатора, всех тех, кого им довелось видеть на представлении?
И он пишет продолжение, причем в двух вариантах! Поразительно, но между пушкинским отрывком (главы 1–3) и томасовским продолжением (все остальные главы) я не увидел ни швов, ни стыков! Интересно, заметны ли они будут в русском переложении? Ведь мне, в отличие от Томаса, пришлось стыковаться не со своим переводом, а с оригиналом…
Но это так, к слову. Продолжу: даже завершение пушкинского отрывка не удовлетворило Томаса; его, как видно, захватила сама идея импровизаторства. На этой-то почве и вырос «Арарат». Арарат, как известно, ассоциируется с ковчегом. Так вот, серия Томаса и сделалась ковчегом для многих и многих пар «чистых» и «нечистых».
Каждый художник, по сути, строит ковчег, но каждый строит его по-своему. Напрашивается такая дихотомия: одни берут на свой ковчег только «чистых», отталкивая всех остальных багром, другие, как Ной, – и «чистых», и «нечистых».
Мне всегда казалось, что задача искусства – не разведение высокого и низкого с обязательным при этом морализаторством. Это слишком просто и очевидно. Попытаться свести все воедино – вот задача, достойная художника. «Розу белую с черной жабой // Я хотел на земле повенчать», – сознавался поэт.
(Вспоминается: 1987 год, всклокоченно-бородатый экскурсовод из Русского музея, объясняющий группе посетителей, что такое «Сретенье», обращающий внимание публики на то, как любовно выписаны фигуры на иконе, и в то же время гневно обрушивающийся на Лео Таксиля. Дородные дамы провинциального вида сочувственно кивают, и тут он натыкается на мой усмешливый взгляд. Боюсь, он не понял смысла моего отпора: я уже тогда думал, что все сущее надо воспринимать целиком, не исключать из поля зрения ни Феофана Грека, ни Рублева, ни Таксиля, ни этого всклокоченного и изможденного экскурсовода – никого и ничего…)
Преимущество такой задачи в том, что она невыполнима. Как тут не вспомнить знаменитое: «Бессмыслица – искать решение, если оно и так есть. Речь идет о том, как поступать с задачей, которая решения не имеет».
Теряю ли я нить своей импровизации? Мне кажется, нет; все, что сказано выше, сказано для того, чтобы заявить: Д. М. Томас в «Квинтете русских ночей» (как и в «Белом отеле», впрочем) ставит перед собой неразрешимую, но в силу этого самую благородную задачу – соединить несоединимое. Взять на ковчег – все.
При этом Томас очень часто ставит зеркало к зеркалу. И это отнюдь не забава, а весьма плодотворный художественный метод. (Я заметил однажды в поезде, в вечернем купе:
Интерьер отразился в окне,
а оно – в том окне, что напротив.
Два пейзажа бегут в глубине:
слева – праздничен, справа – уродлив…
Но окно отразилось в окне.
Художественный метод «отражения в отражении» берется непосредственно из жизни.) Томаса интересует тот «таинственный путь, проходя по которому одни слова, образы, сны или истории порождают иные, связанные с исходными, но самостоятельные». Но у него перекликаются, отражаясь друг в друге, и персонажи, благодаря чему романы «Квинтета» обретают удивительную стереоскопичность.
Всякий раз, когда писатель делает попытку совместить несовместимое, с особенной силой начинает звучать мучительный вопрос героини «Белого отеля»: «…жизнь – это добро или зло?.. Совокупление добра и зла для сотворения мира?..» Причем ответа, естественно, нет, Эрос и Танатос находятся в вечном противостоянии. Желание замкнуть все в единую сферу – неисполнимо, но именно это противоречие всегда будет оставаться мощным движителем художественных открытий.
Неразрешимость задачи в «Квинтете» ясно обозначена зловещей фигурой некоего Финна, участника всех боен и массовых убийств, а заодно – по убийственной иронии автора – лауреата Нобелевской премии мира. Какую речь произносит Финн при ее вручении! Томас прекрасно осознает тщетность попыток вернуться к «состоянию до грехопадения», к тому состоянию, когда «не то чтобы не было добра и зла, но не было времени, в котором они могли бы обрести смысл».
Если бы мне предложили дать определение «Квинтету» в одной фразе, я воспользовался бы образом из «Белого отеля»: образом огромной алой розы со множеством лепестков, совершенно неподвижной, но производящей впечатление, что она по спирали ввинчивается внутрь себя.
Потому что в «Арарате» поэт Сергей Розанов делает героем своей импровизации поэта же Виктора Суркова; тот, в свою очередь, дополняет во сне пушкинский отрывок, а затем встречается с авторами двух последующих импровизаций. Однако в «Ласточке», описывающей Олимпиаду импровизаторов, оказывается, что все герои «Арарата» – персонажи импровизации итальянской финалистки Коринны Ризнич, которая только в «Ласточке» и появляется «воочию». Но зато и в «Сфинксе», и во «Встрече в верхах» действуют ее герои – Розанов и Сурков (Сурков – как подразумеваемый автор фантасмагорической «Встречи», ибо уже в «Ласточке» примерно в тех же гротескных тонах он диктует историю о том, как интервьюирует президента США), к которым присоединяется Шимон Бараш.
Бараш тоже импровизатор, и в его уста автор вкладывает «Египетские ночи» навыворот – в этом кривом зеркале ясно видно, как испохаблены людские души годами официального ханжества и лицемерия.
Апогей же наступает в романе «Ложе лжи» – по сути, романе-«подкидыше», поскольку, как я уже говорил, первоначально замышлялся именно квартет, тетраптих, отчего и название романа «Встреча в верхах» (Summit – досл. «Вершина») приобретало двоякое звучание. В этом «подкидыше» Томас вводит себя(!) в круг Розанова, Суркова и Маши Бараш, с которыми и затевает очередной (и последний) роман из серии «Квинтет русских ночей». Самое забавное, что он упоминает их, наряду с реальными людьми, в авторском предисловии, – верх мистификаторства! Здесь нельзя не вспомнить и о пресловутом кольце Мёбиуса, и об уже достаточно разработанном приеме перевода ментальной реальности в «реальность, данную нам в ощущениях», взаимообмене между ними…
