В пансионе было тихо, словно там никто не жил. Он увидел маленький вестибюль, окутанную мраком стойку, деревянную вешалку и нижние ступени лестницы. На стенах — те же самые обои: выцветшие розоватые полукружия восходящих солнц, повторяющиеся до бесконечности. Запахи, которые доносились из глубины дома, вернули Маресу давние времена: аппетитный аромат жаркого и увлекательные приключения той далекой поры детства, когда они с Фанекой бегали на кухню пансиона, где им всегда перепадало что-нибудь съестное. Неожиданно он увидел девушку лет двадцати, она медленно спускалась по лестнице. У нее были серые глаза и нежное лицо, черные волосы, собранные в пучок, стройная, немного напряженная шея. Казалось, девушка прислушивалась к далеким звукам неведомой музыки, которые слышала только она одна. Не замечая Мареса, на последней ступеньке она тревожно замерла, чуть повернув голову, словно угадывая его присутствие.
— Кто здесь? — спросила она. — Что вам угодно?
— У вас есть свободная комната?
— Да, конечно, сеньор.
Она все время держала голову прямо, неподвижно глядя перед собой, и выражение ее лица казалось немного напряженным. Наконец она спустилась в вестибюль и очень уверенно, по-прежнему держа голову прямо, подошла к узкой регистрационной стойке. Ее худенькое и стройное тело было выразительным, гибким и грациозным, что не вполне соответствовало ее странной манере двигаться.
— С полным пансионом?
— Нет, только проживание.
— Восемьсот песет за ночь, плата вперед. Вы надолго приехали, сеньор?
— Пока не знаю. Ко мне кое-кто должен прийти. — Его андалусский акцент смягчился, но говорил он все тем же чувственным и хрипловатым голосом Фанеки, что выходило у него все более непринужденно и естественно. — Будьте добры, дайте мне номер телефона вашего пансиона.
Девушка назвала номер, он записал его. Он заметил, что, пока она открывала регистрационный журнал и переворачивала его, чтобы дать ему расписаться, ее серые глаза неподвижно смотрели в пустоту. Когда же она принялась ощупывать стойку в поисках ручки, он уже не сомневался, что она слепая.
— Напишите вот здесь, пожалуйста, ваше имя, фамилию и номер паспорта.
— Видите ли, дело в том, что паспорт я потерял... На днях мне выдадут новый, — сказал он. — Но у меня тут есть квитанция с номером...
— Конечно, сеньор, этого достаточно.
Он сделал все, как она просила, и снял трубку телефона.
— Я могу позвонить?
— Да, сеньор.
— Меня зовут Хуан Фанека, и мальчишкой я жил на этой улице. Столько лет прошло с тех пор. — Он набрал номер Виллы Валенти. — Тебя еще на свете не было...
Он спросил сеньору Норму. Служанка ответила, что она только что ушла.
— Тогда передайте ей, что звонил Хуан Фанека из пансиона «Инес», — сказал он и продиктовал номер телефона. — Передайте сеньоре Норме, — продолжал он, — что, если Хуан Фанека ей вдруг понадобится, пусть звонит в пансион. Если надумает позвонить или зайти — я бываю в основном по вечерам, после ужина...
Разговаривая со служанкой, он не отрывал глаз от слепой девушки, которая на ощупь искала ключи, висящие на щите у нее за спиной. Наконец она нашла ключ от седьмой комнаты. Пристально всматриваясь в пустоту, она повернулась к стойке и опустила вытянутые руки на регистрационную книгу. В ее светло-пепельных влажных глазах таилась нежная улыбка. Глядя на ее бледные полуоткрытые губы, он заметил особую напряженность, присущую слепым: казалось, она поглощала свет не глазами, а ртом.
Марес повесил трубку и пробормотал:
— Завтра принесу кое-какую одежду и личные вещи. Мы можем осмотреть... — Он осекся, смутившись. — Я хочу сказать, могу ли я осмотреть комнату?
— Конечно, сеньор. Сию секунду. Вот ключ. Седьмая комната.
Девушка подошла к лестнице, подняла голову и громко позвала:
— Бабушка! Новый жилец! — Она вновь повернула лицо к нему, улыбнулась и, как ему показалось, посмотрела прямо в глаза. — Поднимайтесь, бабушка покажет вам комнату.
— Спасибо.
По лестнице он взбежал так резво, что удивился сам себе. Бабушка наверняка была той самой сеньорой Лолой, которую он не видел почти двадцать пять лет, с тех пор, как похоронил мать.
Она мыла в коридоре пол. Ей было под семьдесят, но она казалась бодрой и сильной, голубоглазой, с крепкими белоснежными зубами.
— Вы меня помните, сеньора Лола? Впрочем, нет, что я такое говорю, столько лет прошло. Я Хуан Фанека, Фанекилья...
— Господи! — воскликнула старуха все тем же необыкновенным голосом, который он помнил с детства, голосом не просто хриплым, а «бородавчатым», как подумалось ему как-то раз, когда он был мальчишкой. — Конечно же, я помню тебя, ты — сынок Розы... Ты уехал в Германию на заработки. Да тебя просто не узнать! Господи, и этот закрытый глаз! Разве забудешь твои шалости, особенно вместе с этим... как его... Как же звали того дьяволенка?
— Хуанито Марес.
— Дай ключ, я покажу тебе комнату. Точно, Марес. Вечно голодный, все время здесь вертелся, ждал, что его чем-нибудь угостят, — вспоминала она. — Его мать звали Рита Бени. Бенитес. Она поменяла свою фамилию и стала Бени, чтобы все думали, что она итальянка... Проходи. И ты тоже, помню, часто прибегал сюда. Чудесные времена, хоть и тяжелые. Жильцов было гораздо больше. Если бы ты приехал позже, наш пансион, наверное, уже закрылся бы... Теперь его и пансионом-то не назовешь, жильцов совсем нет. Когда муж умер, я продала часть дома, осталось только несколько комнат. Знаешь, сколько у меня сейчас жильцов? Парочка старых пенсионеров, у которых нет никого на свете...
Комнатка была маленькая и чистая. Старые обои хорошо сохранились. Кровать, шкаф, умывальник на стене, два стула, вешалка.
— Раньше жили еще студенты, — продолжала старуха, — но с тех пор, как открыли общежитие на Травессере, все съехали... Чем же ты занимался в Германии столько лет? Небось неплохо заработал?
— Да, кое-что удалось накопить.
— Когда твой отец умер и твоей бедной матери пришлось вернуться в Гранаду, я тоже готова была забрать внучку и уехать. Чем старей становлюсь, тем больше скучаю по деревне...
— Девушка там, внизу, — ваша внучка?
— Дочка моей Кончи. Помнишь мою Кончу? Вышла замуж и умерла родами. Ее муженек нашел другую и через шесть месяцев смылся, так его и видели. Бросил девчонку на меня... Столько горя мы хлебнули, сынок...
— Она от рождения слепая?
— Нет. С тринадцати лет. У нее упал кальций в крови или что-то там такое, она пролежала в коме пятнадцать дней и ослепла. Представь себе, носится по дому шустрее меня. Очень любит телевизор... Ее зовут Кармен. Если хочешь порадовать ее, скажи ей, что она хорошенькая. Обожает комплименты и фильмы по телевизору. — Руки сеньоры Лолы все время были чем-нибудь заняты: поправляли шпильку, взбивали матрас, открывали дверцы гардероба, вытирали ночной столик. — Меня очень беспокоит эта девочка. Все время расстраиваюсь. Я для нее — и мать, и отец, а когда помру, кому она будет нужна? Она очень славная девушка, но ей нужны ласка и внимание, она очень общительная... — Глаза старухи потемнели, и она вздохнула. — Не знаю даже, зачем я тебе все это рассказываю...
