Смазливой девице на вид было лет двадцать; из глубокого выреза короткой ночной рубашки вылезают округлые груди, волосы растрепаны, глаза припухли со сна. Завидя гостей, она спешно юркнула за драную ширму, стоявшую посреди прихожей.
Синьор Антонио вошел, прислонил мешок к ширме и громко позвал:
— На-адя!
На зов никто не откликнулся, но из-за стенки послышалось женское шушуканье в три или четыре голоса.
И верно, подумал Кудрявый, их там у него целое племя.
— Надя! — повторил еще громче синьор Антонио.
Шушуканье тоже усилилось, потом опять появилась старшая дочь, в той же обтягивающей рубашонке, но уже в туфлях, и причесанная.
— Знакомься, мои друзья, — представил старик.
Надя подошла, робко улыбаясь, одной рукой прикрывая грудь, другую протягивая им. Пальчики тоненькие, беленькие и нежные, как масло, — у друзей аж дух перехватило.
— Клаудио Мастракка, — отрекомендовался Кудрявый, пожимая теплую ладошку.
— Альфредо Де Марци, — рявкнул Плут, покраснев и возбужденно блестя глазами.
Девушка была смущена до слез. Минуты две они все топтались в прихожей и молча глядели друг на друга.
— Прошу, — пригласил наконец синьор Антонио и отдернул занавеску, прикрывавшую вход в кухню.
Там, между плитой, буфетом и четырьмя табуретками каким-то чудом поместилась койка, на которой спали валетом две разрумянившиеся во сне девчонки, завернувшись в латанные — перелатанные, серые от стирки простыни. Кухонный стол был заставлен грязной посудой. Разбуженная светом стая мух взметнулась, закружилась, зажужжала, будто в жаркий полдень.
Надя вошла последней и, скромно потупясь, остановилась у двери.
— Грязи-то развезли! — заметил старик. — В этом доме одна работница другой лучше!
— Поглядел бы ты, что у нас делается! хохотнул Плут, подбадривая старика, как будто они были сверстники.
Кудрявый понимающе улыбнулся. Тогда Плут продолжал с присущим ему сарказмом, как будто ораторствовал в баре “Кинжал”:
— В кухне у нас настоящий срач, а в спальню только свиней пускать!
При этих словах синьор Антонио неожиданно выскочил в переднюю, приволок оттуда мешок с цветной капустой и с довольным видом затолкал его под раковину.
— Я бы до Рождества такую кучу не перетаскал, — объяснил он дочери. — Спасибо, ребята подсобили.
Надина улыбка мгновенно померкла, подбородок задрожал, и девушка отвернулась к стене, чтобы скрыть набежавшие слезы.
— Ну вот еще! — добродушно пожурил ее Плут. — Есть из-за чего плакать!
Но та словно только и ожидала этой фразы, чтобы разразиться горькими рыданиями. В мгновение ока вскочила и скрылась за ширмой.
— Дура ненормальная! — послышался оттуда другой женский голос.
— То жена моя, — сообщил синьор Антонио.
Через минуту на кухне появилась хозяйка дома, синьора Адриана, тоже в ночной рубашке, но тщательно причесанная, из пучка на затылке торчали шпильки, а груди выпирали из рубашки, как кочаны из мешка.
А мать-то еще получше дочек будет, отметил про себя Кудрявый. Женщина ворвалась на кухню, бурля гневом и продолжая начатый за ширмой монолог:
— Я говорю, дура ненормальная! Нашла из — за чего слезы лить, видали такую? Жить-то надо, правда? Времена нынче тяжелые. И чего ей не хватает, этой дурехе, уж и не знаю!
Она умолкла, немного успокоилась и остановила взгляд на двух оборванцах, которые изволили пожаловать к ней в гости.
— Знакомься, мои друзья, — повторил старик.
— Очень приятно. — Женщина чуть сдвинула брови: должно быть, ей с трудом давался светский тон.
— Клаудио Мастракка, — привстал Кудрявый.
— Альфредо Де Марци, — вторил ему Плут.
Закончив ритуал знакомства, хозяйка вернулась к взволновавшей ее теме:
— Вы видали, чтоб двадцатилетняя дылда ревела, как соплячка? Да из-за чего? Из-за какой-то цветной капусты! — Она гневно вскинула голову, подбоченилась, сверкнула глазами, как будто бросая вызов мужской аудитории, и тут же повернулась к двери. — Надя!.. Слышь, Надя!
От ее криков проснулись спавшие валетом девчонки и с любопытством уставились на пришедших. Надя вернулась, все еще робея и утирая ладонью влажные глаза. Она смущенно улыбнулась гостям, как бы извиняясь за свое глупое поведение и прося не обращать на нее внимания.
— Дура! — повторила мать все тем же вызывающим тоном. — Есть чего стыдиться!
— А мы, что ль, не воруем? — снова попытался разрядить обстановку деликатный Плут. — Еще как воруем! У нас ведь тоже работы нету!
— Ничего удивительного, — подхватил Кудрявый. — Все воруют — кто больше, кто меньше.
От таких утешений бедная девушка чуть было снова не ударилась в слезы. Но, к счастью, в этот момент вошла другая сестра, лет восемнадцати. Она принарядилась ради гостей — надела хорошее платье из черного шелка, даже губы подкрасила и теперь явно рассчитывала сразить всех своим появлением.
— Познакомься с моими друзьями, — в третий раз завел церемонии старик. — Славные ребята… А это моя вторая дочь.
— Лючан-на! — протянула та, вытягивая губки, как девушка с обложки журнала.
— Клаудио Мастракка.
— Альфредо Де Марци.
— Оч-чень приятно, — пропела Лючана, отбрасывая со лба волосы.
— И нам! — в один голос гаркнули Кудрявый с Плутом и приосанились как петухи.
Немного погодя явилась третья дочь, вся прыщавая, волосы завязаны лентой. Она постеснялась входить на кухню и уставилась на гостей с порога.
Да, эта третья была совсем еще соплячка; из — под чистенькой, в цветочек рубашки выглядывали ножки-палочки. Мать, окинув ее взглядом, продолжила свой всем уже порядком надоевший монолог. Говорила она с такой глубокой убежденностью, что хоть сейчас на трибуну.
— Вы совершенно правы, синьора, — горячо поддержал ее Плут, когда она умолкла. — Это в порядке вещей!
Однако источник его горячности заключался не в правоте хозяйкиных слов, а в той молочной ферме, что маячила у него перед глазами.
— Чем бы вас угостить? — сменил тему синьор Антонио. — Может, кофе выпьете?
— Да не хлопочите, синьор Антонио! — застеснялся Кудрявый.
Плут же при упоминании о кофе заметно оживился.
— К чему такое беспокойство? — добавил Кудрявый и вдруг озорно улыбнулся, словно бы подшучивая над собой и своим приятелем, таким же голодным оборванцем.
Синьор Антонио сделал вид, что не заметил, как переглянулись при слове “кофе” мать, старшие и даже младшие дочери. Он, видно, вошел в роль гостеприимного хозяина и продолжал настаивать:
