Лоос молчал. Я тихо спросил, от чего умерла Беттина.
— Ее головной платок, — сказал он, — хоть и повязанный в виде тюрбана, недостаточно смягчил удар. Врачи сошлись на диагнозе «кровоизлияние в мозг», что, правда, не подтверждено. Делать вскрытие я не разрешил. Защитить тело жены от чужих рук представлялось мне более важным, чем узнать причину ее смерти.
— Томас, — сказал я, — мне очень, очень жаль. Как твой друг — если ты разрешаешь мне так называться, — я надеюсь, что ты это в конце концов преодолеешь.
— Уже почти преодолел, — сказал Лоос и встал. — Вообще, ты первый и единственный, кто услышал мою историю. Это я так, между прочим. А теперь я должен идти.
— Послушай, — сказал я, — не хочу становиться тебе в тягость, но мне хотелось бы встретиться с тобой еще раз, пусть ненадолго. Утром я заберу машину.
Лоос задумался:
— Я высплюсь, а в одиннадцать буду на террасе, если позволят обстоятельства.
— Приду. Я рад, — ответил я.
Я проводил его до садовой калитки, где он остановился словно бы в нерешительности.
— Итак, до завтра, и хороших тебе снов ночью, — сказал я.
Он как будто меня не слышал, не видел руки, которую я ему протянул. Луна скрылась, тишина была безмерной. Слышалось только тихое шуршание бамбуковой изгороди, а еще — жутковатое постукивание зубов.
— Что-нибудь не так? — спросил я Лооса. — Не хочешь ли все же переночевать здесь?
— Вы помогли мне, спасибо, — сказал он.
— В чем же?
— Ты мне очень помог.
— Я охотно тебя слушал, нечего меня за это благодарить. А то, что наши разговоры, если я правильно понял, принесли тебе облегчение, — я нахожу прекрасным.
Лоос шагнул ко мне и сдавленным голосом сказал мне в самое ухо:
— Ложись в постель со своим ошибочным мнением и не забудь закрыть дверь на засов.
После этого он повернулся и, не простившись, исчез в темноте.
III
Я еще час сидел перед остывающим камином, пытаясь понять, почему Лоос все-таки ушел и почему вел себя при этом так странно. Можно было только предположить, что он, вновь пережив трагические события, о которых рассказывал, пришел в такое состояние, когда в душе все переворачивается вверх дном. Если это так, истолковать его поведение и найти смысл в его последних словах представлялось невозможным.
Я отправился спать. Но мысль о Лоосе все еще не отпускала меня. Я рад был бы признать его клиническим психопатом — чтобы наконец успокоиться. Мне вспомнился разговор о наручниках. Если человек хочет, чтобы его заковали в наручники, значит, он чувствует за собой вину. А если человек чувствует за собой вину, значит, у него есть на то основания. Нет, он не убийца. Он не убивал ту женщину в крытом бассейне, и совсем не обязательно, чтобы происшествие в бассейне стало причиной ее смерти. А может быть, она вовсе и не поскользнулась там. Лоос придумал такую версию ее гибели, которая снимает с него вину. На деле произошло вот что: он слишком много выпил перед тем, как сесть за руль, и на одном из крутых поворотов по дороге в «Кадемарио» не справился с управлением. Тогда и погибла его жена. К примеру. Но могло быть и по-другому: он сидит в комнате санатория, а она стоит на балконе. Он смотрит на нее с кресла: она перегибается через перила, все сильнее и сильнее, а он вскакивает и кричит: «Беттина!» — и в этот миг она падает. И с этой минуты им завладело чувство вины и безумие. Ясное дело. «Не забудь закрыть дверь на засов». Это означает: берегись меня, я преступник! Ясное дело. «Ложись в постель со своим ошибочным мнением!» Это означает: как мог я почувствовать облегчение и свободу, если никому не раскрыл истину? Только одно остается неясным: почему и за что Лоос меня благодарил? Чем таким я мог ему помочь? Спрошу его завтра утром еще раз. Он доверился мне целиком и полностью, мне единственному, — так он сказал. Он хорошо ко мне относится, так зачем же ему мне лгать? Что ему это даст? Несчастный случай во время купания со смертельным исходом: что в этом невероятного? Беттину отправляют в больницу, и там она умирает. Ни один санаторий не станет звонить по всему свету о таком происшествии. А если кто-нибудь спросит, скажут — уехала раньше времени. Ладно, сошел Лоос с ума или нет, а лично я хочу спать. Или, может, все-таки позвонить Франциске? Она ведь специалист. Однажды она утверждала, что каждый человек в своем душевном состоянии ежедневно по многу раз пересекает границу между безумием и нормальностью. Абсурд! Можно подумать, будто все мы одной ногой уже в сумасшедшем доме. Спокойной ночи!
Воскресенье, Троицын день. После скверного сна — мне снился всякий бред — я встал с постели в девять часов. Чувствовал я себя лучше, чем накануне. Вот теперь бы поработать, думал я и злился, что назначил встречу на такое время — одиннадцать утра, совершенно забыв, как это ни странно, о своих обязательствах и планах. Вот до чего Лоос заморочил мне голову. Мысль о нем вызывала у меня досаду. Со мной произошло то, что нередко происходит при случайной связи: разгоряченный вином и желанием, на час-другой я отгораживаюсь от мира, потому что моей ноги коснулась нога незнакомой женщины, а проснувшись утром, вздрагиваю от испуга и отвращения.
Но все опять изменилось, когда я под молочного цвета небом неторопливо спускался в «Бельвю». Я заметил, что радуюсь этому. Мое намерение провести там всего полчаса сменилось желанием пообедать вместе с Лоосом, побыть с ним подольше. Я сел за наш столик на террасе. Было уже почти одиннадцать, а Лоос все не появлялся. Окно его комнаты было открыто — это показывало, что он уже встал. Я заказал «кампари». Лоос заставлял себя ждать, а я пока что протирал очки. Время от времени я окидывал взглядом желтоватый фасад отеля: в окне не замечалось никакого движения. Возможно, он пошел прогуляться. Кельнер начал накрывать на стол — другой кельнер, не тот, что был здесь два предыдущих вечера. Через полчаса я заглянул в ресторан: Лоос ведь мог и забыть, где мы условились встретиться. В ресторане его не было. Я вернулся на террасу. Когда я подошел к моему столику, бокал уже убрали. «Стол, к сожалению, заказан с двенадцати часов», — сказал кельнер. «На двоих?» — спросил я. Он раздраженно кивнул. Я сказал, что один из этих двоих — я, настолько был убежден, что Лоос позаботился о нас. «Ах вот что», — сказал кельнер, а я опять сел и заказал еще один «кампари». С нараставшим нетерпением я смотрел вверх, на окно Лооса. И вдруг там показалась женщина, которая быстро вытряхнула пыльную тряпку. Значит, в комнате Лооса не было. В двенадцать часов ко мне подошел кельнер в сопровождении пожилой супружеской пары и спросил, на какую фамилию заказан стол.
— На фамилию Лоос. Господин Лоос живет в вашем отеле.
— Минуточку, — сказал кельнер и исчез. Но тут же вернулся и сообщил, что на фамилию Лоос ничего не заказано.
— Странно, — заметил я, — возможно, это недоразумение. Извините, пожалуйста.
Я взял свой бокал. На краю террасы, на уровне входа в ресторан, стояли два ненакрытых столика. Я сел таким образом, чтобы можно было видеть входную дверь и всю террасу. Часы показывали половину первого, Лоос сказал, что будет сидеть на террасе с одиннадцати, если позволят обстоятельства. Я решил, что он имеет в виду погоду. Пожалуй, это была ошибка. Возможно, были и другие причины, которые помешали ему прийти. Возможно, подумал я в час дня, он оставил для меня сообщение. Я направился к портье. Назвал свое имя и спросил у дамы за стойкой, нет ли для меня сообщения от Томаса Лооса, который живет здесь.
