В дверном проеме возникла голова Тони.
– Черт побери! – выругался Чак. – А поосторожнее нельзя?!
– Пресвитерианская больница, – выдавил Тони, задыхаясь. – Они выступили с обращением по радио, им нужны добровольцы.
Мы непонимающе посмотрели на него.
– В больнице по соседству умирают люди.
20.00
– Продолжайте вентиляцию.
На больничной лестнице был настоящий кошмар: брошенные носилки с неподвижными телами в дверных проемах, качающийся лес из металлических стоек с прикрепленными к ним пакетами с кровью, островки света от аварийных ламп… Люди кричали, толкались; сверкали ручные и налобные фонари.
Обнимая младенца, медсестра мчалась вниз по лестнице. Я отчаянно пытался не отставать, осторожно держа синюю пластиковую «грушу» над ртом и носом младенца, которую сжимал каждые пять секунд, доставляя порцию свежего воздуха. Ребенок был из неонатального отделения; он родился вчера вечером, на пять недель раньше срока.
Где отец? Что с матерью?
Мы добрались до первого этажа и бросились к главному входу.
– Куда вы его несете? – спросил я.
Она смотрела только вперед.
– Не знаю. Говорят, на Мэдисон-сквер-гарден есть медики.
В дверях нам преградила путь каталка, которую два сотрудника пытались вытолкать на улицу. На ней лежал старик, обхвативший себя одной рукой. Он посмотрел на меня и попытался что-то сказать.
Я подумал о том, что ему нужно.
– Давайте сюда.
Полицейский протянул руку, чтобы забрать у меня дыхательный аппарат. Слава богу, что Пресвитерианская больница находилась рядом с Шестой авеню – одной из немногих крупных улиц, которые еще расчищали. Я вышел наружу и увидел за огромным сугробом несколько полицейских машин, «Скорых» и частных автомобилей.
Медсестра и полицейский пошли дальше; я остановился, и мимо меня хлынул поток людей. Я заметил, что на медсестре только рубашка с коротким рукавом, и бросился вслед за ними; на ходу снял пуховик, набросил ей на плечи и побежал обратно в холл, дрожа от холода.
Когда я смотрел на того младенца, то мог думать только о Лорен, словно младенец на руках у медсестры – мой нерожденный малыш. У меня перехватило дыхание, и я едва не расплакался.
– Ты в порядке, приятель?
Еще один полицейский. Я сделал глубокий вдох и кивнул.
– Кто-то должен доставить пациентов на Пенсильванский вокзал. Сможешь?
Я сомневался, но все равно кивнул.
– У тебя куртка есть?
– Отдал медсестре, – я махнул в сторону двери.
Полицейский показал на контейнер у выхода.
– Возьми что-нибудь из потерянных вещей и двигай на улицу. Там скажут, что делать.
Несколько минут спустя я уже вез каталку по Шестой авеню, одетый в выцветшее вишневое пальто с грязными оборчатыми манжетами. На руках были серые шерстяные митенки – плотные перчатки, полученные от Чака, остались в карманах пуховика, который я отдал медсестре.
Я уже пожалел, что так сделал.
Пальто было тесным, рассчитанным на женскую фигуру; мне пришлось приложить усилия, чтобы застегнуть молнию до конца. Я чувствовал себя розовой сосиской.
Если в больнице царило безумие, то снаружи – сверхъестественное спокойствие. Почти непроглядная тьма и полная тишина. Улицу освещали только фары редких автомобилей, которые везли больных. Мимо проехала машина «Скорой помощи», ненадолго осветила призрачную процессию впереди меня, технику и людей, ковыляющих по снегу.
Сначала холод был терпимый, но когда мы прошли два квартала и оказались на углу Двадцать пятой улицы, мороз начал покусывать. Преодолевая встречный ветер, я растирал щеки колючими митенками. Стащив одну из них, я потрогал щеку и почувствовал под рукой какой-то комок.
Обморожение? Ноги у меня онемели.
Улицу покрывал слой плотного снега и льда, и мне приходилось следить, чтобы колеса каталки не застревали в колее, снова и снова давать задний ход и толкать ее вперед.
Женщина на каталке была едва видна – закутанная словно мумия в тонкие сине-белые одеяла, она была в сознании и испуганно смотрела на меня.
Рядом с кроватью свисал раскачивающийся пакет с жидкостью; от него шла трубка, скрывавшаяся под одеялами. Я пытался придерживать пакет, проклинал тех, кто его не закрепил, думал о том, что в нем.
А если он упадет? Вырвет ли он катетер из вены?
Каталка снова застряла в снегу и едва не опрокинулась. Женщина вскрикнула.
Мой мир превратился в темный ледяной кокон. Сердце стучало в груди, глаза пытались разглядеть хоть что-нибудь в тусклом свете налобного фонаря. Здесь были только я и эта женщина, на краткий миг мы стали единым целым, на поле нашей личной битвы между жизнью и смертью.
Надо мной серебряным серпом нависал тонкий месяц – и я даже не мог вспомнить, когда в последний раз видел его в Нью-Йорке.
Семь кварталов тянулись бесконечно.
Неужели я пропустил поворот?
Я вгляделся в темноту: впереди шли люди. Наконец, за два дома от меня показался бело-голубой силуэт полицейского фургона. Я сжал холодную металлическую раму и еще яростнее стал толкать каталку вперед. Лицо и ладони потеряли всякую чувствительность, но руки и ноги горели.
– Приятель, дальше – мы.
Двое полицейских приближались к каталке и махали мне, чтобы я отошел в сторону.
Когда женщину повезли через брешь в сугробе на Тридцать первой улице, она сказала «Спасибо». Я слишком устал, чтобы ответить, лишь улыбнулся ей и кивнул. Затем выпрямился и зашагал к больнице.
2.25
– К сожалению, можем предложить только это, – сказал сержант Уильямс.
Я покачал головой.
– Замечательно. Спасибо большое.
Я сжимал в руках миску супа, наслаждался его теплом. В пальцах болезненно покалывало, пока в них восстанавливалось кровообращение, а вот ног я по-прежнему не чувствовал. По дороге я зашел в туалет и посмотрел на себя в зеркало. Лицо покраснело, однако признаков обморожения не было – по крайней мере, на мой взгляд.
В столовой я взял черствую булочку и кусочек масла. Больше там практически ничего не осталось – лишь немного галет и несколько пакетов с чипсами.
Второй этаж офисного здания рядом с Пенсильванским вокзалом и Мэдисон-сквер-гарден превратили в полицейскую казарму, и она была набита битком. После нескольких «рейсов» я уже был близок к тому, чтобы потерять сознание. Сержант Уильямс заметил это и отвел меня в столовую.
На мое розовое пальто с оборками никто и внимания не обратил. Все были слишком измотаны.
