В постели не ковырять в носу, не чесать в паху и т. д. (Ее.)
Не предавать этому значения. (Его правило.)
Не позволять ей «перевоспитывать» себя. (Его.)
Ты сам себе хозяин. (Его.)
И всегда им останешься. (Его.)
Не давать ей понять, как часто она права. (Его.)
N. В. Всегда делать так, как решила она. Это лучший способ избежать споров. (Его.)
Они идеально ладили друг с другом.
Ну почти идеально.
Врач все не шел, и у него было достаточно времени подумать над тем, что его привело сюда. Еще год назад боль была вполне переносима — грызла его потихоньку где-то там внутри. Хуже всего было то, что он страшно устал за это время.
Алкоголь помогал. Он притуплял боль, когда она становилась слишком сильной. Но приходилось соблюдать осторожность — не хотелось, чтобы Элизабет неправильно это поняла. Не хватало только ему превратиться в пьяницу вроде его папаши. Ни за что. Элизабет могла неправильно понять его привычку и сделать из мухи слона. Однако если его отец был выпивохой, то это вовсе не значит, что и он должен стать им.
Он будет пить очень умеренно.
В чисто медицинских целях.
Полностью владея собой.
После сердечного приступа Винсента все у Виски пошло наперекосяк. Это получилось не сразу. Предотвратить развитие событий он не смог, и они нарастали медленно и неизбежно.
Благодаря альбому с его фотографиями у него стало появляться все больше и больше заказов. Одновременно возрастали и требования. Он едва успевал справиться с работой, и, разумеется, всякий раз ее надо было закончить вчера. В последнее время его уже холодный пот прошибал при мысли о том, что он опять должен брать в руки камеру.
Алкоголь решал почти все проблемы. Он снимал напряжение, все становилось гораздо проще, когда в голове стоял легкий алкогольный туман.
То есть проще для него, а не для клиентов. Из-за алкоголя он изменился. Нет, он не стал таким же неряшливым бестолковым алкашом с нетвердой походкой, как его папаша. Но те времена, когда он мог шутя разделаться со всеми трудностями, возникающими в процессе съемки, явно прошли. А трудности возникали постоянно. И еще эти советы, как лучше воплотить ту или иную дурацкую идею, которая взбрела в голову заказчика.
«К черту. К черту их всех, — думал он. — Эти идиоты сами не знают, чего хотят. И ведь они действительно ничего не понимают. Хотят, чтобы ты помог разгрести кучи мусора в их головах».
Постепенно Виски создавал себе совершенно определенную репутацию. Первое, что для этого требовалось, — заявить художественному редактору, обязательно в присутствии заказчика, что тот ни черта не смыслит в своей работе. Вторым шагом было привлечь на свою сторону заказчика, чтобы вместе обрушиться на несчастного редактора. При этом люди, обращавшиеся с заказами в рекламное агентство, почему-то непременно хотели, чтобы фотоработы выполнял Виски. Он стал в некотором роде знаменитостью.
И только Элизабет знала, в каком напряжении он постоянно живет, хотя и не подозревала о выпивке. Он был достаточно ловок, чтобы не попасться на этом. Она стала помогать ему в переговорах с редакторами и клиентами, но вместе с тем она и сама пыталась сделать карьеру, не связанную с его делами, и в результате у нее оставалось все меньше времени, чтобы оберегать его здоровье.
Проблема усугублялась тем, что они по-прежнему жили в доме де Марко.
Виски чувствовал себя неловко из-за необычайной щедрости Винсента, который даже построил для него отдельную фотостудию. При этом уверял, что строит конюшню. Виски ни о чем не подозревал до самого последнего дня, пока не вошел в законченное помещение вслед за Винсентом и не увидел белые плавно закругляющиеся стены, штативы, юпитеры, свернутые рулоном задники, маленькую затемненную лабораторию — все, что требуется фотографу-профессионалу.
Благодаря всему этому напряжение, в котором пребывал Виски, лишь возрастало. Как, скажите на милость, мог он отплатить Винсенту за его великодушие? Конечно, это был дружеский подарок, но тем острее Виски чувствовал себя виноватым из-за того, что не делится ни с кем своими проблемами. Иногда ему хотелось рассказать Элизабет о ежедневном пьянстве или Винсенту о своих болях. Беда в том, что в зеркале по утрам он выглядел прекрасно. Все с ним было в порядке. Просто слегка переутомился. Слишком много работы взвалил на себя.
Внешне он не изменился и потому боялся, что, жалуясь, будет выглядеть глупо. Люди могли решить, что он просто распустился. К тому же не хотелось, чтобы Винсент думал, будто Виски рассчитывает вечно сидеть на его шее. Но больше всего он боялся того, что Элизабет сочтет его бездельником. Она в последнее время работала как проклятая, и самое меньшее, чем он мог отплатить, — не отставать от нее.
Но ему трудно было взглянуть на ситуацию со стороны. Он не видел, в каком напряжении находится Элизабет. Не понимал, что ей уже тяжело справляться с внезапными перепадами его настроения. Он медленно, но верно становился все менее предсказуемым, все более отчужденным.
Элизабет же всерьез увлеклась фотографией, ее интересовали технические детали, освещение, композиция, привязка к местности. А занялась она этим, видя, что Виски теряет навыки — без конца возится с подготовительной работой, делает лишние пробные снимки, неточно определяет расстояние до объекта, — короче, тратит время и деньги на то, что раньше сделал бы не задумываясь.
Однажды она застала его сидящим у окна в их комнате; лицо его было в слезах.
— Что случилось, Джонни? — спросила она, отчасти даже страшась услышать ответ.
— Я больше не вижу, — сказал он.
— Что?!
— Не могу представить себе, как все должно быть.
— Что — должно быть?
— На фотографии. Раньше я заранее четко представлял себе, что у меня должно получиться. Даже обдумывать почти ничего не надо было. А теперь не могу.
Элизабет и сама подозревала, что с ним происходит нечто похожее. На Винсента после приступа и резкого ухудшения зрения тоже нашел кризис, растянувшийся на шесть месяцев. Но он не позволил своей музе, или кто там водил его рукой, покинуть его. Сжав зубы, он сражался с холстом, как лев, рвал и метал, ругался и плевался, и в конце концов притащил-таки свою упирающуюся музу обратно.
Но у Виски не было такой внутренней силы и веры в свое дело, как у Винсента. Он относился к тем, кто плывет по течению, и никогда не был уверен, что обладает каким-то особым даром. Просто он умел снимать — вот и все. Мог фотографировать, почти не прилагая усилий. Он рассматривал эту свою способность как нечто само собой разумеющееся. А то, что считаешь само собой разумеющимся, терять вдвойне тяжело, думала Элизабет, потому что не пришлось добиваться этого. Если хочешь удержать свое, надо бороться за это, засучив рукава.
А Виски не был борцом. Он предпочитал махнуть на все рукой: бывают в жизни огорчения. Но возникшая сейчас проблема была слишком серьезной, чтобы так легко отмахнуться от нее. Элизабет боялась, что, если оставить все как есть, Виски расклеится окончательно.
