— Нет!.. Нет!.. Я тоже уже поел, — ответил я.
Гостиничный слуга вышел. Через несколько минут мы легли спать.
18
Назавтра в пять вечера я пришел в кинотеатр «Венус». Директора не было. Я спросил у барышни, сидевшей в кассе, когда он должен прийти. Она ответила, что он скоро появится. Я стал слоняться по улице и ждать директора.
Хотя была середина недели, толпа рабочих наполнила маленький зал кинотеатра. Ткачи бастовали, у них было свободное время и еще оставались деньги, не пропитые за последние недели, поэтому они шли в кино. Мужья приходили с женами. Некоторые были одеты празднично, в суконные пиджаки и пестрые платья, другие — буднично, в залатанные одежки, покрытые пятнами машинного масла от ткацких станков.
По дороге в кинотеатр, при входе в него и в фойе все говорили о последних переговорах с фабрикантами. Рабочий, пришедший из города, из профсоюза, рассказывал, что в Лодзь приехал министр труда уговаривать рабочих, чтобы они соглашались на прибавку в пять процентов, которую им предлагают промышленники, и выходили на работу. Вокруг пришедшего из города рабочего, который пересказывал новости раздраженным, разгоряченным голосом, собралась группа рабочих, ругавших и высмеивающих фабрикантов:
— Дальше будем бастовать! Не уступим наших требований!
Тут подошел еще один рабочий с новостями из профсоюза: текстильщики в Жирардове и Белостоке провели митинги и решили бастовать, чтобы поддержать лодзинских забастовщиков. Через несколько минут появился третий рабочий и задыхающимся от радости голосом закричал:
— Товарищи! Всеобщая забастовка!
Люди облепили его, как мухи. Он оказался окружен рабочими, которые дергали его за куртку, чтобы он рассказывал как можно подробней. Принесший новость рабочий перевел дыхание — грудь его так и ходила ходуном — и, размахивая длинными, мускулистыми, потемневшими от машинного масла и фабричных дымов руками, начал рассказывать рублеными словами:
— Министр был… Приехал на автомобиле из Варшавы… В «Гранд-отель»… Вызвал делегатов от социалистического профсоюза текстильщиков и из национальных рабочих союзов… Коммунисты кричали, что не надо ходить ни к какому министру, а только бастовать до тех пор, пока не дадут всю прибавку… Социалисты призывали идти… Разодрались… Старик, семидесятилетний коммунист Рыхлинский, встал, стукнул по столу и говорит: «Тише, дети, надо послушать, что скажет их министр. Мы послушаем, а поступим, как захотим!» Социалисты закричали: «Браво!» — и хотели качать старого коммуниста. Коммунисты поутихли и перестали шуметь.
Выбрали делегацию и послали ее к министру. «Дедушку» Рыхлинского в нее тоже включили. За него голосовали все — и социалисты, и коммунисты. Дедушка, услыхав, что его включили в делегацию, рассмеялся: «Не посылайте меня ни к какому министру… боюсь, я его обижу… пошлю к такой-то матери…»
Пошли к министру без Рыхлинского. Совещание ничего не дало. Министр настаивал, что фабриканты большего дать не могут. Рабочие своими стачками ничего не добьются. Они только теряют время и не работают. Делегация вернулась ни с чем.
После встречи с министром была созвана конференция всех профсоюзов. Было решено: всеобщая забастовка. Завтра трамваи не выйдут в город. Электричество и газ не будут гореть. Все рабочие будут бастовать.
— Ура! Да здравствует всеобщая забастовка! — послышались крики со всех сторон.
— Да здравствует! Да здравствует!
Я стоял и прислушивался к пламенным, зажигательным речам ткачей. Тут я заметил, что подходит директор кинотеатра «Венус». Увидев толпу, собравшуюся в фойе, директор удовлетворенно улыбнулся. Я подошел к нему. Он меня узнал.
— Да, вы сейчас пойдете на сцену, подождите минутку, я только зайду в кассу.
Он вскоре вернулся. Я вместе с ним прошел за кулисы.
— Вот, смотрите: вы будете стоять около экрана так, как сейчас… Вас не должно быть видно. Говорите громко, так, чтобы вас было слышно аж на улице! На первом сеансе вы говорить не будете. Вы должны только посмотреть картину и понять, что там происходит…
Директор, оставив меня, исчез.
Киномеханик в кабине дал знак, что первый сеанс начинается. Кинозал был полон рабочих, мужчин и женщин. Все говорили о всеобщей забастовке.
Показывали как раз «Две сиротки»[30]Моретти, картину о Великой французской революции.
Народ был взбудоражен и воспламенен стачкой. Все головы были полны нетерпения и ожидания. В воздухе пахло митингом, демонстрацией, протестом и от тел рабочих — машинным маслом.
Первый сеанс закончился. Зал опустел и тут же снова наполнился под завязку — такими же измученными ткачами. Прежде чем второй сеанс начался, на эстраду поднялся директор и произнес «коротенькую» речь, раскланиваясь во все стороны с милой, приятной улыбкой.
— Почтеннейшая публика! — начал директор. — Дабы доставить удовольствие уважаемым гостям, я специально пригласил диктора, который будет объяснять фильмы. Я не жалел ни расходов, ни трудов, чтобы доставить в Лодзь, в мой кинотеатр «Венус», лучшего диктора. Партии, которой он прежде служил, я заплатил за него баснословную сумму отступных. Диктор, который сейчас продемонстрирует вам, дорогие гости, свой голос, уже вдохновлял митинги в сотни тысяч человек. Фашисты предлагали ему пойти к ним на службу, обещая платить по пять тысяч долларов в месяц. Коминтерн в Москве предлагал ему десять тысяч долларов. Да, господа, целых десять тысяч!..
— Ну, так он фраер, если отказался! — закричал кто-то.
Директор вошел в ораторский азарт. Слова «Коминтерн», «коммунисты», «фашисты» пробудили в нем желание говорить дальше.
Я смеялся и ждал, что после этой речи директора обо мне меня освищут.
«Слава Богу, — думал я, — что, когда я буду говорить, публике не будет видно мое лицо».
— Я сам видел у него письмо от Троцкого, в котором тот предлагал нашему диктору выступать по радио перед миллионами. Но наш диктор — беспартийный, и ему безразличны и Троцкий, и Муссолини, — продолжал мой хозяин.
Вдруг директор спохватился, что слишком уж разрекламировал меня. Он прекратил вопить и сменил тон:
— Наш диктор происходит, господа рабочие, из вашей среды. Он плоть от вашей плоти. Когда-то он голодал, умирал за кусок хлеба, ходил голый и босой, пока не начал свою блестящую карьеру…
Народ от директорских речей заскучал. Некоторые рабочие начали открыто смеяться.
— Хватит! — бросил кто-то твердое, как кулак, слово прямо в лицо директору.
— Давайте послушаем диктора!
