— Сово!
И слезы в ее больших глазах заблестели еще сильней.
Через два дня нам вынесли приговор. Я говорю «приговор», но на самом деле это был никакой не приговор. Два генерала и полковник признали семьдесят человек из нас коммунистами, членами партии и добровольцами. Кроме того, нашему полку приписали убийство десяти взятых в плен белых венгерских офицеров. Мы были приговорены к казни через расстрел. Назавтра приговор должен был быть приведен в исполнение.
Я лежал на нарах и ждал смерти. Я думал обо всем и одновременно ни о чем. У меня не было ни малейшей надежды на спасение.
Все кончено! Я погиб!
Был дождливый день, когда нас вывели в поле навстречу нашей участи. Мы шли сломленные и согбенные. Мы были готовы к смерти. Рядом со мной шел француз, молодой матрос. Он держал руки в карманах и подбадривал меня: «Мы посчитаемся с нашими врагами на том свете». Но эта шутка никого не рассмешила.
В чистом поле, ограниченном с одной стороны холмом, а с другой — лесом, мы остановились. Нам еще раз прочитали приговор военно-полевого суда. Когда офицер закончил читать, был отдан приказ завязать нам глаза. Вдруг появился всадник с бумагой в руке. Всадник скакал галопом. Неподалеку от нас он остановился, спрыгнул с лошади, подошел к офицеру, к коменданту, и протянул ему бумагу.
Офицер читал несколько мгновений. Потом он отдал приказ остановить завязывание глаз. Солдаты послушались.
— Сово Киробит[29]! Вы свободны! Можете идти, куда хотите! — сказал мне офицер.
Волна радости затопила мою душу.
Возможно ли это? Действительно ли я свободен? Я буду жить дальше? Я не верил своим ушам. Вся эта история казалась мне странным, неясным сном.
— Сово Киробит, выйти из строя! — снова обратился ко мне офицер.
Я еще несколько мгновений простоял в оцепенении, не понимая, что со мной происходит. Наконец я понял, что должен покинуть моих несчастных товарищей. Я медленно пошел прочь. Мои товарищи, которым еще не успели завязать глаза — таких было человек двадцать-двадцать пять — смотрели мне вслед большими непонимающими глазами, в которых сверкали зависть и ненависть ко мне как к предателю — но пойди объясни им, что я не виноват в том, что мой жребий оказался не таким, как их.
Я ушел из этого страшного места.
Элла, это Элла спасла меня! Она любила меня, она любила меня со всем жаром своей горячей мадьярской крови. Как я был ей благодарен и как стыдился того, что покинул ее, даже не попрощавшись, не обняв ее на прощание!
Я спросил какого-то крестьянина, и он указал мне дорогу на Будапешт. Пройдя часть пути, я встретил едущую мне навстречу карету. Я издали увидел, что в карете сидит какая-то женщина, которая взмахнула руками от изумления и радости и издала при этом легкий крик.
— Элла! — позвал я и остановился, почувствовав как по моему телу прошла дрожь…
Наша пролетка остановилась около отеля «Клукас». Это был дешевый отель. Мы вышли.
Язон поменял свой одноместный номер на номер с двумя кроватями. Он сел на стул и принялся рассказывать дальше:
— История с Эллой на этом не кончается. Нам с ней пришлось еще немало вынести и пережить.
После того, как я спасся от смерти, я отправился с Эллой в Будапешт.
Элла мне рассказала, что я был освобожден благодаря ее отцу, высокопоставленному венгерскому офицеру. Отец сперва и слышать не хотел о том, чтобы что-нибудь сделать для того, чтобы меня освободили. Элла плакала и рвала на себе волосы четыре дня подряд. Но и это не помогло. На пятый день она попробовала повеситься. Только тогда ее отец испугался и согласился, чтобы меня освободили.
Элла, захватив немного денег, убежала со мной из дома. Мы перебрались в Австрию, где пробыли несколько месяцев. Деньги постепенно кончились. Надо было думать о том, как зарабатывать на жизнь. В Австрии я пробовал найти какое-нибудь занятие, но ничего не нашел. Я не привык ни к какой тяжелой работе, потому что никогда никакой тяжелой работой не занимался. Мы уехали в Чехию. Элла умела красиво танцевать и скакать на лошади, а я — как вы сами можете видеть — тоже ведь не слабак, и мы оба пристали к бродячему цирку чеха Клудки. Нас вовсе не сразу захотели взять в цирк. От нас потребовали бумаг, подтверждающих, что мы цирковые артисты. Элла добивалась от директора согласия посмотреть на то, как она скачет на лошади и как она танцует. Директор согласился. Она ему очень понравилась. И нас приняли в цирк на маленькое жалованье.
Следующие полгода мы провели в бродячем цирке. Дела у нас пошли хорошо. Мы с Эллой жили в необыкновенной любви; полгода мы путешествовали по разным странам, пока не настал тот страшный, проклятый день, когда она покинула меня навеки.
Язон прервал свой рассказ. В его глазах заблестели слезы. Он устремил глаза вдаль, будто хотел увидеть, как по воздуху тянется караван картин, представляющих все, что он пережил. Его рот был закрыт, как будто заперт горем, которое пробудилось в его огромном теле.
— Наш цирк поехал в Польшу. Мы несколько недель гастролировали по Галиции. Мы с Эллой в это время уже считались лучшими артистами цирка. Мы выступали в городе Злочеве, это в окрестностях Лемберга. Был жаркий летний вечер. После своего номера Элла вышла на свежий воздух неподалеку от цирка. Она стояла около циркового фургона и вдыхала всем своим измученным телом свежий вечерний воздух, как вдруг к ней подскочил какой-то тип, который крикнул: «Ты не узнаешь меня?!»
И прежде чем Элла успела произнести хоть слово, он швырнул ее на землю и отрезал ей обе груди большим острым ножом.
Ее последний крик донесся до цирка. По публике пронеслось слово «убийство», и я вместе со всеми выскочил наружу. Боже мой, на улице я увидел лежащую на земле в луже крови бледную, умирающую Эллу, мою Эллу. Она умерла у меня на руках, целуя меня из последних сил и взывая слабеющим голосом: «Отомсти ему!»
Убийцей был румын, ее муж. На процесс в польском суде пришло письмо от румынского консула, в котором сообщалось о том, что убийца служил в Румынии тюремным надзирателем и был схвачен полицией за растрату казенных денег и сексуальные надругательства над арестантками. Он убежал в Польшу, где в бродячем цирке «Клудка» встретил Эллу. Польский суд приговорил его к двенадцати годам заключения. После того, как он отсидит свой срок в Польше, его вышлют в Румынию, где он осужден румынским судом за растрату казенных денег и за надругательства, совершенные им в той тюрьме, в которой он был надзирателем.
Язон закончил. Он сидел на стуле и молчал, закрыв глаза. Я сидел напротив и разглядывал его широкое лицо, на которое легла тень печали. Так мы молча сидели в течение нескольких минут. Вошел гостиничный слуга и нарушил тишину:
— Не хочет ли господин Язон поужинать?
— Нет. Я уже поел! — ответил Язон, как будто разбуженный ото сна. — А вы поедите, не правда ли? — повернул он ко мне голову.
