Книга Эвкалипт - Мюррей Бейл

Его лавка в Карлтоне славилась выставками фруктов. Каждое воскресенье фрутолог составлял свои композиции — с величайшим терпением и искусством, за плотно закрытыми ставнями. В чем, в чем, а в оттенках и формах у него недостатка не было.

Традиционные пирамиды из яблок и тому подобное фрутолог отмел сразу как пошлую безвкусицу. Вместо того он выкладывал подробные карты Италии из зеленых и желтых перцев или штат Квинсленд — в честь сезона манго. Запомнились также национальные флаги, футбол, разумеется, несколько вариантов часов и мотоциклист. По мере того как искусство фру-то лога росло, он все чаще обращался к фруктовым скульптурам: здесь было и Рождество Христово, и Айерс-Рок[40]из тасманийских яблок, и антивоенные сцены с использованием мускусных дынь, аноны и ананасов.

Это его хобби, к слову сказать, и бизнесу весьма способствовало. «Ну, что вы для нас на этой неделе выдумали?» — спрашивали люди.

Заботливая внимательность, что горбун щедро изливал на свои витрины, поначалу цель преследовала вполне себе скромную: рассеять ту характерную атмосферу запустения, «что воцаряется в англосаксонских городах по воскресеньям»[41]. В то же время выставки радовали покупателей, да и просто случайных прохожих. Постепенно композиции усложнялись, становились все более честолюбивыми по замыслу, требовали от автора все большего терпения, изобретательности и упорства. Горбун продолжал себе тихо-мирно обслуживать покупателей, а фруктовые скульптуры между тем набирали размах.

По соседству, в кондитерской, работала одна девушка. Время от времени она заглядывала во фруктовую лавку — купить гроздь винограда или там еще чего-нибудь. Всякий раз, как девушка проходила мимо, горбун замирал — и провожал ее глазами. Она же так ни разу и не оглянулась, не посмотрела в его сторону, не дала понять, что замечает его присутствие, даже когда он стоял на тротуаре в фартуке.

Как-то раз торговец угостил ее виноградом: она приняла подношение, едва поблагодарив. И уж конечно, никакого интереса фруктовые композиции в ней не вызывали — неудивительно, что автор из кожи вон лез, пытаясь превзойти самого себя.

А надо сказать, что у девушки этой были удивительнейшие голубые глаза — такие скорее подошли бы персидской кошке (дистиллированный вариант туманной синевы гор к западу от Сиднея). Что еще более удивительно и, возможно, напрямую связано с цветом глаз: эта девушка не упускала ни малейшей возможности полюбоваться на себя, причем гляделась не только в зеркала, но и в окна, и в стеклянные двери, и в капоты машин, и в лужи. Идет куда-то или с кем беседует — а сама так и стреляет глазками, так и высматривает, не отразится ли где-то. А порою только глянет на свое отражение — и давай поправлять прическу или одежду. Ничего с собой поделать не могла. Вот вам, пожалуйста: эгоцентризм, развившийся до нервного тика.

«А она была просто хорошенькая или по-настоящему красивая?» — гадала про себя Эллен, размышляя о голубых глазах.

Хорошенькая или красивая, какая, в сущности, разница? У нее были длинные, довольно-таки прямые волосы и пустенькое личико. Бедняга горбун на ней совсем помешался. Дескать, без этой девушки жизнь его никчемна и бессмысленна.

Всякий раз, как только ему выпадала свободная минутка — да что там, даже клиентов обслуживая! — фрутолог размышлял над тем, как бы привлечь внимание девушки.

Он сел к столу, составил список. Скрупулезно проанализировал цвета. Рассчитал количество. Отдельно заказал экзотические фрукты. На рынке он собственноручно отбирал плоды и взвешивал их на руке, оценивая как форму, так и ровную гладкость цвета.

Все воскресенье горбун проработал за закрытыми дверями лавки. Просидел до самого утра, добавляя последние, завершающие штрихи. Он был вроде тех хлопотливых птиц, что водятся на Новой Гвинее: самцы прилежно таскают в свои гнезда бутылочные пробки и осколки стекла, чтобы привлечь самку.

У входа, как всегда, столпились зеваки и первые посетители; горбун поднял ставни — ни дать ни взять политик, торжественно открывающий бронзовый монумент! — и над толпой поднялся восхищенный гул.

Первое испытание шедевр выдержал.

Теперь фрутологу оставалось только ждать.

Кое-кто из туристов уже щелкал фотоаппаратом; дети, возбужденно подскакивая вверх-вниз, тыкали в витрину пальцем. Один из покупателей — он читал лекции по истории искусства в тамошнем университете — принялся поздравлять автора.

— Шедевр, настоящий шедевр! А я такими словами не бросаюсь…

Тут появилась она — на высоких каблучках. Горбун, не дослушав до конца, бросил покупателя и выскочил на крыльцо.

Торопясь на работу, девушка все же успевала стрельнуть глазками вправо-влево, высматривая зеркальные поверхности. И однако — да что ж такое? — она прошагала мимо витрины, не заметив ничего примечательного.

Горбун слонялся туда-сюда и ждал. Ближе к полудню девушка снова прошла мимо — и опять ничего не заметила; и во время перерыва на ланч — тоже; и вечером, по пути домой, когда внимание ее привлекла отнюдь не фруктовая скульптура, но боковое зеркало заднего вида на припаркованном тут же грузовике.

Ведь вот же она, в точности воспроизведенная в витрине: голова и обнаженные плечи, потрясающе убедительная арчимбольдовская[42]мозаика: ее персиково-кремовая кожа; ломтики яблок и финики, ставшие носом; лоб из папайи; банановый подбородок; поблескивающие гранатовые зубки; брови — киви; губы — сочные сливы; связки гуавы — вместо ушей; груши — плечи; и прочие частички и кусочки, слишком ненавязчивые, чтобы опознать их с первого взгляда, однако привносящие свой вклад в единое целое. При помощи складочки на лбу, куда автор аккуратно вложил нектарины и фиги, ему даже удалось передать ее эгоцентризм.

Все на месте, все воспроизведено с любовной точностью все, кроме глаз. Отыскать бледно-голубой фрукт торговцу не удалось. А без глаз девушка, по всей видимости, себя просто не видела.

И рассказчик, подавшись вперед (и словно случайно задев при этом Эллен), уперся ладонью в роскошный гладкий ствол, принадлежащий, так уж вышло, эвкалипту южному голубому (он же эвкалипт двуреберный, Е.bicostata).