Сошлись на «так и быть, но понемножку», иначе не то что машину, велосипед-трёхколёску домой не привезёшь.
Чтобы гостям потрафить, как-то отвлечь, Иван включил телевизор.
По круглосуточному каналу Флорида показывала комическое шоу. Объявив себя территорией, свободной от Америки, справиться с передачами «из-за бугра» революционное правительство пока не могло. И как ни кипятились левые спилить выносные антенны и поставить в домах взамен телевизора агитатора, правительство сочло такую меру чреватой. Пропагандисты — они ведь тоже бывают разные, за всеми не углядишь, кто кого и к чему склоняет, когда хозяин на дежурстве. В потачку левым было велено запретить рок-н-ролл и привозную киноотраву. На том они и умылись. Пока. До лучших времен.
Шоу было чуток глуповатым, но уморительным. Трио доставщиков-неумёх разгружало мебель в богатый дом для новых хозяев-молодожёнов. Грузчики застревали в дверях, катились кубарем с лестницы, срывали двери с петель, и всё валилось у них из рук с нелепой подсказки и с помощью таких же неловких хозяев.
Иван смеялся как маленький. Его друзья вначале тоже хмыкали и приговаривали:
— Ну надо же! Во дают!.. М-да…
Но чем больше трещала, ломалась мебель, чем смешнее кололась, гремела посуда, бились люстры и зеркала, тем мрачнее делались лётчики, а Чанов в особенности.
— Между прочим, такой шифоньер я пятый год достать не могу, — произнёс он с некой агрессией к глыбе-грузчику, запрокинувшемуся на обломках разбитого шкафа.
— Нашёл чем удивить! — горько поддержал Славушкин. — Да у меня всё барахло в ящике из-под макарон. — Полированные «дрова» не купишь и в Брянске…
— Ы-ых! — перебивочно простонал, как от зубной боли, Чанов: это тюха-хозяин пробил головой трюмо, и теперь перед пустой рамой всё никак не мог вихры причесать, потому как его отражением патлатый грузчик за дыркой стоял. — Ы-ых, стекло сорок на девяносто!?
— Да что с них спросишь, когда они молоко в речку льют и дыни спелые под откос швыряют! — сказал начитанный ещё в пионерах Славушкин. — Теперь и до мебели дело дошло — кризис-то, чудак-человек, обостряется.
Сказал, и по примеру Чанова скукожился в смертельной обиде, в претензиях непонятно к чему.
Иван затаился и ждал, что скажет Кузин. Майора тоже, видимо, в жар ударило офицерское — ни кола, ни двора, переезды без грузчиков. Но унижать себя во облегчение злостью — чёрта с два! Не в его это характере было. И когда рухнула на рояль (Чанов не шевельнулся), провалилась в нутро и заиграла там бубенцами люстра, он снисходительно, даже высокомерно изрёк:
— Муть всё это! Вот в Корее, когда мы орган раскурочили, и каждый начал в свою дудку трубить — так действительно обхохочешься. И смешно, и взаправду. А это мура, понарошку… Переключи картинку, Иван! Надоело.
Иван повернул ручку, и на экране возник Команданте.
— Не надо! — слитным дуэтом вскричали Чанов и Славушкин. Иван щелчком перескочил две шкалы. И снова «Не надо!».
Только уже в три голоса, и с надрывом. Но Иван не послушался. На стадионе бурлил митинг негодования в пользу властей, где и знающему язык мало что понятно, а незнающему так и трижды «не надо». Всё так. Но речь с экрана держал вчерашний щёголь-сержант, и на трибуне плоским гербом в печальной оправе виднелось фото мальчишечки…
— Да ты что, замёрз? — поторопил Чанов. — Найди что-нибудь путное.
— Отстань! — отмахнулся Иван. — Днём другого не сыщешь.
— На нет и суда нет, — оживился Славушкин. — А не хватануть ли по маленькой с огорчения?
Огорчение от шоу было действительно веской причиной. И Чанов первым не устоял, боком пополз к столу, бормоча в оправдание:
— Всё у них шиворот-навыворот, всё задом наперед!..
Прибавив звук, Иван напряжённо вслушивался в бормотание сержанта.
Вообще-то он давно притерпелся к любой чепухе с любых трибун и ораторов не винил. Ну, сколько мыслей-идей, чтобы свысока делиться, может в голову прибежать за краткую жизнь? Две… три, и на том спасибо. Но когда надо — не надо на трибуну взбегаешь, получается как бы влезаешь на древо с давно оборванными орехами и, чтобы смущение скрыть, не остаётся другого, как крикнуть: а зато мне виднее! — ну, и дальше молоть крупным помолом прописи.
Однако нынче народный трибун добрался до свежих источников. Из спотыкучих, с многократной подпоркой «патриа о муэрте» слов сержанта выходило, что убиенный мальчишечка Хулио Тром-по вчерашней ночью напал на след вооруженного до зубов отряда «гусанос». Эти наймиты и недобитки международного империализма пробирались из зловонных болот залива Кочинос в Антигуа, чтобы соединиться там с бандой воздушных десантников Гуантанамо и совершить двойную диверсию — побить все стёкла в Антигуа и отравить ядами водопровод столицы. И хотя революционная авиация и обратила вражескую армаду в бегство, не дала спрыгнуть парашютистам, стёкла были всё же побиты, а яды в ящиках сброшены и получателями запрятаны в под жидавший их специально автобус. Но не тут-то было! Выследивший из-за кустов эти злые приготовления Хулио Тромпо бесстрашно на бандитов напал, убил из подвернувшегося очень кстати ружья бандитских пособников — шофёра и экспедитора — и держался до последнего патрона, пока на место подвига не прибыл летучий патруль во главе с сержантом. Все яды и химикаты к тому времени были уже уничтожены стараниями отважного товарища Тромпо, сгорели вместе с автобусом. Так что бой с растерявшимися «гусанос» был кратким и совершенно бескровным: бандиты бросились искать спасения в море и, понадеявшись захватить катерок, потонули… Все как один, что и неудивительно, поскольку были утяжелены подотчётным американским оружием и разводными ключами для порчи воды. Да и вообще, сержанту сейчас как-то неловко выпячивать подробности. Главное — это подвиг малолетнего товарища Тромпо, его беззаветная преданность партии, чему невольными и счастливыми свидетелями стали один русский стеклодув и его невеста, не успевшие, правда, ввязаться в бой и пасть геройскими жертвами благодаря расторопности ныне уже легендарного Хулио Тромпо. Грудью загородив «кадиллак», отважный Хулио пособил стеклодуву проскочить за подмогой и вызвать карающий патруль Революции. Остальное было уже, как говорится, делом техники. Было, будет и есть; таких борцов, как Хулио, в стране не перечесть. Вечная память товарищу Тромпо! Смерть ядоносным «червякам»! Смерть изменникам Родины!!
Пожелание смерти обратило толпу в многоликого зверя, и оператор не преминул показать гнев крупешником. Избранные им лица походили на маски театра абсурдов. Страшные. Искорёженные. Но с живыми, бешеными глазами, так и рыскавшими кого бы подмять, раздавить, растерзать. Венцом показа был слетевший с гвоздей каблук резервиста, взрывавшего в слепой ярости землю, чтобы добраться до «червяков».
Что же с ним сделалось и куда подевался «оторви и брось» весёлый народ? Кто его подменил? И хотя Иван от Бердяева знал, что не бывает демонических народов, существуют лишь демонические состояния людей и народов, строкою ниже предупреждалось:
