– Забудь о нем, – отрезал Смит. – Мы его в дело не берем. Пусть поварится немного в собственном соку.
Мне не понравилась мысль о том, что Спайк должен вариться в чьем бы то ни было соку – на матрасе в чужом доме, без работы, без денег, запуганный до коликов, ругающий себя на чем свет стоит за собственную глупость, – но я что я мог поделать? Ничего, да и ему по большому счету ничего не оставалось, как ждать и надеяться на чужую помощь, поэтому я сказал: «ладно», и когда мы наконец одолели ухабистый проселок, то Поллок свернул на подымающуюся на холм веллингтонскую дорогу.
– Спасибо, Эллиот, ты нам очень помог. Мы много лет пытались прищучить Диккенса за задницу, но без тебя нам было не за что ухватиться. И не волнуйся, мы тебя в обиду не дадим.
– Вот за это отдельное спасибо, сэр, – сказал я.
– Не за что.
– Я не хотел вас обидеть.
– Да я знаю.
– Дай нам пару дней.
– Ладно.
– Будь осторожен, Эллиот.
– Постараюсь.
– Можешь идти.
– Спасибо. – Я вылез из машины и пошел искать свой байк.
Глава 15
Старая церковь в Столи высится посреди полей, как ковчег среди зеленых волн бескрайнего моря – одинокая капля теплого серого камня, приют для странников, жаждущих помощи и утешения. Мне нравилось это место, тихое, умиротворенное, сюда нас приводили на уроках истории, и учительница рассказывала про норманнских завоевателей и про человека по имени Генри Хоу. Он был богатым и влиятельным прихожанином и жертвовал нашему приходу много денег, так что после его смерти на одной из дверей в церковь выгравировали надпись: «Молитесь за душу его». Мне было тогда лет девять или десять, я прекрасно помню тот день: стоял пригожий весенний денек, на могилах цвели лютики, а Спайк дурачился и не желал слушать рассказ учительницы. Хотя я и сам всегда не прочь был подурачиться, в тот день я слушал ее очень внимательно, мечтая о том, как хорошо было бы родиться во времена сэра Френсиса Дрейка. Я бы сражался вместе с ним против Испанской Армады, грабил испанские корабли, а потом мы стояли бы рядом на приеме у самой английской королевы, и он положил бы мне руку на плечо и рассказал всем, какой я храбрец.
Я оставил «хонду» около входа на кладбище, постоял немного, глядя на увядающие на могилах цветы, а потом толкнул тяжелую дубовую дверь и вошел в собор. Внутри было пусто, темно и прохладно, я сел на скамью и постарался полностью погрузиться в спокойствие этого места. В Бога-то я никогда особенно не верил, мне всегда казалось, что не существует в мире сил могущественнее, чем силы леса или полей, поэтому молитву произносить не стал, просто сидел, склонив голову, и слушал тишину.
В одно из витражных окон билась пчела, ее гудение то стихало, то нарастало с новой силой. Она залетела слишком высоко – я все равно не смог бы ей помочь, поэтому я решил оставить пчелу на милость ее собственной судьбы. Кто знает, возможно, ей суждено спастись? Вдруг она найдет немного пыльцы на цветах, что украшают алтарь, а потом вылетит на волю через щель между створками дверей? Интересно, понимает ли пчела, с какой проблемой столкнулась? Может быть, она сейчас в панике, не знает, что делать? Способна ли она, к примеру, задуматься, постараться выработать план действий? Или же, как я читал в «Нэшнл Джиографик», пчелы представляют собой лишь простые механизмы, подчиняющиеся инстинктам, беспомощные и бесполезные без своей пчелиной матки, так же как и она беспомощна без них? Шестеренки, которые вертятся без устали до тех пор, пока смерть не заберет их, не способные ни сделать выбор, ни воспользоваться неожиданной возможностью? А пожалуй, подумал я, и даже вероятнее всего, так оно и есть. Я еще немного посидел, вдыхая запахи старого дерева, прохладного камня и ладана, а потом поднялся и вышел наружу, оставив пчелу биться о стекло в отчаянных и бесполезных попытках выжить, сродни, может быть, и моим собственным.
Когда я доехал до фермы, было уже половина девятого вечера. Я оставил байк во дворе, и тут из дома вышел мистер Эванс и сказал:
– Эл, тут тебя кое-кто искал. Я сказал, что тебя нет, но она решила подождать, так я пустил ее в твой трейлер.
– Ее? – спросил я.
– Ага.
– Спасибо, – сказал я.
– И вот еще что, – он немного замялся и несколько раз смущенно откашлялся, – я не хотел тебя обидеть нынче утром. Просто о некоторых вещах совсем не хочется вспоминать…
– Я понимаю, – сказал я. – Простите меня.
Он положил мне руку на плечо. Я думал, он мне еще что-нибудь хочет сказать, что-нибудь про войну или про ту женщину, которой он писал письма, но вместо этого он произнес:
– Похоже, она симпатичная девчонка. Смотри не повтори моей ошибки.
– Какой ошибки?
– Не упусти ее.
Он повернулся и захромал к дому, но в дверях обернулся:
– И смотри не опоздай утром на дойку.
– А я что, хоть раз опаздывал?
– Все когда-нибудь случается впервые, Эллиот.
– Да я подою их раньше, чем вы встанете.
– Я это так, на всякий случай, – сказал он и ушел в дом – к своей вечерней чашке чая у телевизора, чтобы потом, засыпая на ходу, подняться на второй этаж, в спальню.
Сэм сидела на подушках перед трейлером, подогнув под себя ноги, и читала книгу при свете свечи. На ней были коротенькие шорты и футболка, распущенные волосы пушились на плечах и груди.
– Ой, привет! Надеюсь, я тебе не очень помешала?
– Совсем не помешала. – Если честно, я не знал, как мне лучше поступить. Просто плюхнуться рядом? Поцеловать ее? От волнения меня даже немного замутило.
– Не нашла, где у тебя включается электричество.
– У меня только газовая лампа. – Я нащупал спички, уронил их, поднял, уронил еще раз и на пятый раз зажег лампу. – Хочешь чего-нибудь выпить?
– А что у тебя есть?
– Пиво.
– Чудесно!
Я достал из холодильника две бутылки, передал ей одну, сел рядом и вытянул ноги вперед.
– Ты что, устал? – спросила Сэм.
– Ага. Ну и денек выдался! Иногда… иногда мне кажется, что я прямо как пчела, что бьется в стекло…
– Какая пчела? Ты о чем? Что вообще у тебя происходит?
Я посмотрел в ее озабоченные карие глаза, на розовые губы, на изгиб шеи в том месте, где она переходит в плечи. Наверное, ее шея ничем не отличалась от шеи любой другой женщины, но у Сэм ключицы немного выступали, и в свете свечи и газового фонаря на них плясали тени. Даже если бы у теней не было особого желания плясать, они все равно заплясали бы, не устояли бы, чтобы не попробовать на ощупь нежную бархатистую кожу Сэм, подернутую прозрачным пушком.
