Девушка в декабре вместе с подружкой вышла из подъезда и так славно улыбнулась, что подумалось – улыбка принадлежит мне. Глаза ее – две декабрьские ночи, и новогодние ресницы, и стройность, неподвластная зиме, и ладные следы от сапожек помутили рассудок. Ходил за ней полдня, у светофора не выдержал, предложил познакомиться.
– Не смейте покушаться на мою свободу.
И перебежала на другую сторону дороги, а я остался один в декабре. Его скудная медность обронила мне солнце мелочью на сдачу. Думал, доживу до весны и подойду снова. Птицы весной счастьем всех потчуют.
В ожидании время оживает, а ты замираешь, наблюдая за живым временем. Оно убегает, ты убываешь. Стыд несостоявшегося поедает целиком. Неоцененный, теряешь рост, вес. Весь прогибаешься вопросом – и так до первых птиц весны.
Март дал отмах, попросил продлить тот день девочки из декабря. Накупил ворох цветов и побежал дежурить к ее дому. Квартиры не знал, надеялся угадать по окнам, они похожи на глаза своих хозяев. На удивление, все окна оказались на одно лицо. Дом готовился к сносу. Он пустовал уже несколько дней. Вошел в подъезд, стал искать квартиру девочки из декабря. Обои обмирали от страха одиночества, в них шевелились тени ушедших вещей, краны что-то пытались подсказать пересохшими устами. С подоконников подмигивали покалеченные рюмки, стаканы, вазы и царапались оголенные провода. В одной из комнат оказались часы с забытой секундной стрелкой и две реснички. Вы не поверите, я их узнал – это были ее новогодние ресницы из тех дней декабря. Дотронулся – и током дернуло, и вспомнилось, и обожгло:
– Не смейте покушаться на мою свободу.
Руку так разнесло, что пришлось идти в поликлинику. Там дежурил старый, добрый доктор. Он сразу всё понял:
– Кажется, ударило током, доктор.
– Дурачок, просто кто-то подарил тебе две секунды из своей жизни.
Жемчуг
Нам пора разбежаться. Экватор пройден несколько лет назад. Двигались к полюсам, кроме кончиков пальцев ничего не связывало. Мы друг друга зачитали до дыр.
– Ты обещал рассказать, как возникает желание.
– Прости. Ничего интересного. У всех одно и то же.
– Но мы разные.
– Вы разные, но желание не от вас исходит и зависит не от вас.
– Ты странный, что случилось?
– Вспомнилось далекое, неловкое совсем.
– Надеюсь, до меня?
– До.
– Расскажи.
– Отвяжись.
– Фу, какой грубый. Мне становится скучно.
– Давай зажжем свечу.
– Зачем? В память о той, да?
– Нет, знаешь, если затаиться и проследить путь пламени, задержав дыхание, затем задуть свечу и медленно-медленно выдыхать…
– И что?
– …Огонь вернется, осветит кусочек прошлого. Протянешь руку, а не жжет, только где-то там, в глубине, сердце от испуга заходится.
– Убедил, давай попробуем.
Я выбрал самую медленную свечу, похожую чем-то на ту мою первую женщину, яркую, с ослепительным блеском теплых, как ночь, глаз. Мой первый сексуальный шанс закончился осечкой. Я даже не успел дотянуться до июльского жара спелого тела. Она спокойно взирала на мой позор, на злые слезы, на сжатые до синевы кулаки.
– Мальчик, милый мальчик, ты поплачь. Первого выстрела нет ни у кого.
Она надолго умолкла. Я за ее спиной поспешно натягивал спасительные латы штанов и рубахи. Хотелось сбежать, но куда бегут из своей квартиры, не знал.
– Ты почему не интересуешься вторым выстрелом?
– Не хотелось беспокоить тебя.
– Так вот, слушай, второй заслужить надобно.
– У кого?
– У себя, конечно.
– Как это у себя?
– Подвигом, иначе всё, что вы вытворяете с женщиной, подлость.
– Я совсем не понимаю, совсем ничего.
– Не понимаешь, слушай. В советские времена мой муж служил на Кубе. Он служил, я сидела на берегу океана, мечтала о принце. Моим принцем оказался ловец жемчуга. Красивый, как молодой бог, неразговорчивый, но однажды его прорвало.
– Знаешь, как возникает желание любить?
– Нет, я как увидела тебя, так ослепла.
– После того, как на большой глубине заканчивался кислород, я заметил огромную-огромную раковину и понял, что там такая жемчужина, какой нет ни у кого на побережье. Необходимо было выбирать между жизнью и жемчугом. Я возжелал жемчужину. Не понимаю, каким чудом всплыл. Когда в глаза вернулся свет, мучительно захотелось женщину.
– Все равно какую?
– После такой жемчужины океан обычно дарит самую необыкновенную. Я совсем не удивился, я верил, что будет так! Я заслужил тебя там, на глубине.
Она надолго умолкла, потом огладила обворожительными от тепла руками июльскую плоть тела. Улыбнулась и выдохнула потаенное:
– Вот так, мальчик, тот ловец жемчуга знал самое важное на свете: «В лицо счастья, как и в лицо смерти, смотрят один раз в жизни».
Научись быть выше, глубже, и осечек не будет.
Память свечи медленно угасала, темнота тисками сжимала виски, нестерпимо хотелось света, сочувствия и слёз.
Включил настольную лампу, бра над своей подругой, однако света не хватало. Пришлось встать, зажечь верхнее освещение. Я обливался светом, как горячей водой под душем.
– Ты удивляешь сегодня.
– Чем?
– Тем, что осветителем заделался.
– Знаешь, вдруг показалось, что нырнул глубоко и наконец-то нашел свою жемчужину, а сегодня вот сомневаюсь.
– Какую еще жемчужину, ты в своем уме?
– Прости, голова разболелась, вот несу чушь несусветную, ты не слушай меня.
– А сомневаешься в чем?
– Моя ли жемчужина?
– И чего она тебе далась, ты за все наши годы впервые это слово-то произнес. Странно, откуда оно в тебе?
– Да, странно и страшно, будто я все еще там, на глубине.
– Ты к чему?
– К тому, что на люстру хочется взобраться и светом нажраться, как водкой.
– Значит, я тебе надоела, да?
– Можно дотронуться до кончиков твоих пальцев?
– Зачем тебе пальцы?
